Молодой лес - [15]

— Теперь легче. Только бы как-нибудь выбраться отсюда. Громко ли я звал на помощь?

— Я тебя вообще не слышала.

— Только бы доктор не отрезал мне ногу. Если ты ему скажешь, тебя он послушает.

— Ты еще на ней походишь.

— Лучше бы меня ранило в руку. Без ноги нельзя бегать партизану…

Отряд пришел им на помощь, только когда совсем стемнело.

V

Я словно живу вне времени, меня окружает мир какой-то волнующей сказки, сотканный из выдуманных событий и людей, каких трудно встретить в жизни. Я обещаю все в себе расчистить, основательно перетрясти и отбросить все, что меня обременяет и угнетает, оставив только то, ради чего сегодня надо жить. Если бы человек мог обуздать свои чувства, определить, что он смеет чувствовать, а чего не смеет, кого может любить, а кого не может!

Больше всего на свете я хотел бы не любить ее, не встречать и не слышать о ней. Но раз уж не могу совладать с самим собой, должен все выдержать. Пока война, надо быть таким, она не смеет узнать ни о чем. Тех двоих я наказал не за то, что они любили друг друга, а потому, что были готовы показать ее. Узаконить любовь, тайную или явную, в такой смешанной армии, состоящей в основном из молодежи, значило бы изуродовать армию. Во что бы она превратилась? На что стала бы похожа? И что, если в этом пример показывать будут командиры? Нет, ни шагу дальше! Остановиться и шаг за шагом отступать. Это единственный выход. Переживем войну, тогда и я и она наверстаем свое.

А думает ли она обо мне? Может, только благодарна за то, что я для нее сделал, и ничего больше. Да и что я для нее сделал? Дал ржавое ружье? Не виновата ли здесь дикая Витуна, которая только подчеркивает красоту девушки? Нет, меня покорил всего лишь один ее взгляд. Тогда, в окне. А теперь? Не вселился ли в меня дьявол, чтобы захватить в свои руки?

Мне кажется, что все мужское и женское в отряде влюбилось в нее. Сколько среди нас таких вот больных, как я? Найдется такой, кого не мучают подобные мысли, покорит сердце девушки, и будут они вдвоем исподтишка смеяться надо мной.

Порву я и написанное письмо. Не решаюсь передать его ей, чтобы не было и следа от того, что ношу глубоко в своем сердце. А как я намучился, сочиняя письмо! Надо сжечь его и развеять пепел. Оно, это письмо, в сущности, и не представляет ничего иного, кроме лихорадочного бреда, за которым скрывается трусливый влюбленный, боящийся даже своих мыслей.

В конце концов, мужчина я или нет? Перебори себя, пойди на грех сознательно, встреть ее и без всяких уверток объяснись и — будь что будет. Завтра ведь можешь и погибнуть: так вкуси хоть малость от жизни! Ты ждешь, что тебе поставят памятник во славу аскетизма?

Да, но так ведь могут рассуждать только деморализованные люди. В преддверии смерти они теряют представление о достоинстве и стыде. Настоящие люди так не должны думать. И в час искушения они оставались великими. Сладкая жизнь была горька для них. Всегда думай об этом…

Если бы даже она тебя и любила, твое дело — еще крепче сжать в руках винтовку. Этим ты больше всего поможешь и себе и ей. Не забывай, зачем ты на Витуне и кто тебя сюда послал. Человек становится великим, когда выиграет битву в борьбе с самим собой. Если я не могу ее выиграть, то с каким правом смею требовать этого от других? Разве это не двуличие?

Я должен помнить, что послан сюда, чтобы бороться и учить этому других. Только борьба, и ничего больше. Сегодня это единственный путь. Жить в наше время — значит бороться. Витуна — не что иное, как частица большого фронта. Здесь можно и победить, и быть побежденным.

Все это мне ясно, но… Как действительно успокоить свое измученное сердце, утихомирить не только словами, обещаниями, клятвами? Если бы я мог вырвать из памяти образ Весны, тот, в окне, чтобы о нем больше никогда не вспомнить. И забыть все, что после этого возникло в моей голове. Сейчас мне кажется, что началось это не в тот день, а намного раньше. Не могу освободиться от убеждения, что я встречал эту девушку давно, еще на улицах Мадрида, Валенсии, Барселоны, среди групп молодежи, спешащей на фронт. И вся моя жизнь складывалась так, чтобы однажды очутиться на Витуне и найти свою мечту.

Могу поклясться, что все это было заранее предопределено. Оставалось только ее увидеть. То, что я пережил в тот момент, сейчас оживает во мне с еще большей силой. И сколько все это будет продолжаться? До каких пор я буду бороться с этим роковым для меня моментом? Почему нам не выпало счастье встретиться раньше или это не случилось позднее?

Моим мыслям не было бы конца, если бы не Глухой. Он свалился на меня как снег на голову. Я стараюсь установить с ним отношения, какие должны быть между старшим и подчиненным в нашей, только что образованной армии. Боюсь, что мне это не удастся. Да и хочу ли я этого? Никто, как он, не умеет отделить служебное — дисциплину, подчинение, от того, что называется личным — человеческими отношениями, личной свободой. Он не терпит ни малейшего намека на приказания в чисто человеческих отношениях между людьми, связанными одной судьбой. Глухой, отлично зная, что я командир, а он — боец, не преувеличивает мою роль, но и не недооценивает свою. Его отношение к людям не омрачено никакой тенью, падающей от их звания, положения и занятия. В присутствии лиц высокого ранга он никогда не чувствовал себя ничтожным, он всегда оставался таким, каков есть.