Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества - [284]

Лишь тогда становится по-настоящему понятным историческое величие Гегеля. Каждый мыслитель, как говорил Гегель, есть сын своего времени; в качестве такового он естественным образом связан со своими предшественниками. Однако, определяя ранг и значение мыслителя, следует задаться вопросом, насколько он зависим от неизбежно им заимствуемого содержательного и методологического багажа своих предшественников и насколько он в состоянии непредвзято сопоставить заимствованное им содержание и форму своей философии с самой действительностью и тем самым критически их преодолеть и развить далее; насколько он исходит из самой действительности, а насколько скован проложенной предшественниками философской традицией.

Здесь коренится качественное различие между Фихте и Шеллингом, с одной стороны, и Гегелем, с другой (не говоря уже о более мелких мыслителях той эпохи, которые, впрочем, являются истинными колоссами по сравнению с сегодняшними "корифеями" буржуазной философии). Конечно, исходные пункты и направленность развития философии Фихте и Шеллинга также определены объективной социальной действительностью. Но в философском плане оба они остаются в рамках кантовской философии, и если, например, Шеллинг движется от субъективного идеализма к объективному, то он не преодолевает кантовской постановки проблем и их решения, а лишь дает иную комбинацию последних; выход за пределы философии Канта остается у него скорее декларативным, нежели действительно философским.

Гегель является единственным философом послекантовского периода, оригинально подошедшим, в глубочайшем смысле этого слова, к проблемам эпохи. Подробно проанализировав его первые шаги, мы видели, что все без исключения проблемы диалектики, правда еще и не в теоретически зрелой форме, выросли из раздумий над такими всемирно-историческими событиями той эпохи, как Великая французская революция и промышленный переворот в Англии. Только в ходе разработки собственной системы у Гегеля формируется подлинная идейная связь со своими предшественниками. Но связь эта с самого начала критическая, выходящая за теоретические пределы кантовской мысли. Лишь тогда, когда общественное бытие тогдашней Германии загоняет гегелевскую диалектику в узкие, подчас филистерские рамки, становится заметной, как мы видели, родство Гегеля с его предшественниками.

Среди представителей той исторической эпохи с Гегелем можно сопоставить только Гете. Не случайно, что в подготовительных материалах к "Феноменологии духа" обнаруживается пространное обсуждение "Фауста" Гете. В обоих произведениях выразились сходные устремления, сделана попытка энциклопедически обобщить этапы развития человеческого рода вплоть до достигнутой на тот момент ступени и представить последние в имманентном движении, в их внутренней закономерности. Не зря Пушкин назвал "Фауста" "Илиадой современной жизни", а остроумная характеристика Шеллингом своей философии как "возвращения духа домой", как "Одиссеи духа" применима к "Феноменологии" больше, чем к любому произведению Шеллинга.

Гете и Гегель жили в самом начале последнего трагического периода буржуазного развития. И тот и другой выявили неразрешимые противоречия капиталистического общества, пронизывающий все его развитие, разрыв между индивидом и родом. Величие этих мыслителей состоит, с одной стороны, в том, что их не страшат эти противоречия и что они предпринимают попытку выразить их на высшем философском или поэтическом уровне; с другой стороны, так как они живут в начале этой эпохи, им обоим удается создать всеобъемлющую, содержащую глубокие истинные определения синтетическую картину родового опыта человечества, развитие его родового сознания. "Вильгельм Майстер" и "Фауст" в этом отношении в той же мере, в какой "Феноменология духа", "Наука логики" и "Энциклопедия философских наук", представляют собой бесценные памятники культурного развития человечества. Нельзя, разумеется, за глубоким родством исходных устремлений этих мыслителей упускать из виду идейные различия между ними: Гете значительно в большей степени, чем Гегель, ориентировался па природу, на протяжении всей своей жизни был близок к материализму, но, с другой стороны, он не понял важнейших диалектических открытий Гегеля. При написании подробной истории этой великой эпохи на данные различия следовало бы обратить специальное внимание. И только благодаря конкретному исследованию моментов сходства и несходства между Готе и Гегелем станет очевидным в поистине четкой и синтетической форме вся внутренняя противоречивость поступательного движения этой эпохи.

Для целей нашей работы достаточно констатировать присущие их творчеству общие устремления. Вряд ли нужно вдаваться в подробности тех сложных обстоятельств, в силу которых предпринятое Гете исследование проблем капиталистического общества оказалось отчасти более реалистичным, более прозорливым, но отчасти и менее диалектичным, в меньшей степени вскрывающим противоречия, чем гегелевское исследование. Для нас достаточно указать на тот факт, что у Гете и Гегеля была общая принципиальная идея: они исходили из труда, понятого как самопорождение человека; или на тот факт, что эта идея, хотя и не в осознанной экономически форме, появляется уже во фрагменте молодого Гете "Прометей" и имеет — что красноречиво характеризует отличие Гете от Гегеля — антирелигиозное звучание. Но в великих произведениях Готе проблема самопорождения человека трудом перерастают в конфликт личности с капиталистическим обществом, в острую гуманистическую критику последнего: в критику, ни на миг не упускающую из виду идею человеческого прогресса, которая готова прокладывать свой путь, продираясь "сквозь тернии", но не уступает какому бы то ни было реакционному романтизму. Проводить механические и мелочные параллели между творениями Гете и философией Гегеля было бы смешным педантизмом. Но путь, проложенный Гете в "Вильгельме Майстере" и "Фаусте", совпадает в великой исторической перспективе с тем путем, по которому движется дух гегелевской "Феноменологии"