Молодой человек - [23]

Стоп!

Посреди ночной улицы, меж темных домов, под шумящими каштанами, при дымном свете фонарей колдуют над рельсами, жужжит синее пламя и бьют молотом.

Но вот кто-то махнул фонарем: путь свободен.

Я снова на трамвайной «колбасе» и машу рукой, прощаясь, унося в душе запах железного дыма, видение рабочих фонарей посреди ночного города.

Когда я пришел домой, двери были открыты и квартира гудела. Никто не спал.

— Вот он, молокосос.

Сбежались из всех комнат.

Дядя Эмиль долго смотрел на меня, медленно закипал и начинал горячиться.

— Я тебе говорил? Что я тебе говорил? — Он ударил себя в грудь. — Что она тебе говорила? — Он сделал жест в сторону жены, похожей на кадку. — Что они тебе говорили? — Жест в сторону маленьких, черных, кучерявых, испуганно глядящих на меня мальчиков. — Что все тебе говорят? — Всеохватывающий жест, обнимающий весь земной шар.

Я молчал.

— Ну, а теперь скажи, где ты был?

— Ездил на трамвае.

— На каком трамвае?

Они все смотрели на меня как на сумасшедшего.

— На трамвае — в парк.

— А зачем тебе парк?

— Так, — сказал я, видя, что не могу им объяснить, зачем и почему я ездил ночью в парк, не могу рассказать обо всем, что видел и чувствовал: и эти ночные фонари на рельсах, и трамваи, стоящие железной чередой во всю длину улицы, и вспыхивающий свет, и грохот железа там, в трамвайных мастерских…

— Ты что, из ряда вон выходящий? — сказал дядя Эмиль. — Он из ряда вон выходящий? — спросил он у жены, похожей на кадку. — Он, наверно, из ряда вон выходящий! — обратился он к кучерявым маленьким Эмилям, глядевшим на меня круглыми, удивленными птичьими глазами. — А может, ты уже воруешь? — спросил дядя Эмиль подозрительно, и я увидел в руках его ремень.

— Не трогайте меня, — сказал я, отскочив в сторону.

— А что ты за принц такой, что тебя нельзя трогать? — говорил дядя Эмиль, приближаясь с ремнем.

— Лучше не трогайте меня! — кричал я.

— А что ты за барон такой? — говорил он, загоняя меня в угол и замахиваясь ремнем.

Я почувствовал одновременно боль и ожог. Он схватил меня сильными, жесткими, твердыми, с вздувшимися синими жилами руками, затолкал мою голову между коленями и зажал как в тисках.

— Ну, так что? Будешь воровать по ночам? — спросил откуда-то издалека медленно доходящий, затухающий голос, и ремень снова ожег меня.

— Воровать! Воровать!

И так мне стало больно, обидно, стыдно, душно, такая злоба и ненависть охватили меня, что я на мгновение почувствовал себя собакой и зубами ухватил его за ногу.

Он тотчас отпустил меня, и я выпал из его колен на пол. А он стал хлестать меня ремнем по плечам, по голове, по лицу.

— Я из тебя выбью характер!..

— Хватит! Хватит! — кричали вокруг.

Они стали оттаскивать его от меня, а он неистово хлестал по воздуху и кричал:

— Выбью!.. Выбью!..

Я убежал.

И не помню, как очутился там, наверху, в парке над Днепром.

Я лег на скамейку под липами, долго смотрел в небо, на звезды. Я видел, как они лучились, разгорались, я видел, как они двигались, менялись местами, играли в прятки. Звездный свод, отраженный в реке, куда-то двигался к краю ночи вместе с городом.

Я проснулся от яркого солнца, и свиста птиц, и дальнего, на Днепре, пароходного гудка.

7. Гарри Пиль и Бестер Китон

Кипит, звенит Днепр у Киева. Ходят по нему, глубоко оседая в воде, по-медвежьи переваливаясь, тяжелые, груженные камнем и песком баржи. Буксиры тянут длинные плоты, отливающие радугой в лучах восходящего солнца. Наперерез несутся моторные лодки, и волны бьют об осоку, где кишмя кишат рыбачьи лодки. Белыми лебедями проплывают яхты — вдали, у зеленых берегов.

— Пацан, хочешь полтинник заработать? — спросил франт в лакированном картузе.

Чемодан был тяжелый, будто в нем камни или гири.

— Ух, дядя! — сказал я.

— Ты что, взялся ухать или тащить?

Я волоком перетащил чемодан на пристань и аккуратно поставил у края, возле самой воды.

— Порядок, пацан, можешь идти, — сказал франт.

— А полтинник? Вы же сказали, что дадите полтинник.

— Кто, я сказал?

— А кто же?

— Я только спросил, хочешь ли ты заработать полтинник.

Он вытащил из кармана кожаный портсигар, спокойно взял оттуда тоненькую папироску и стал раскручивать ее в розовых пальцах.

— Я сказал, что дам полтинник, ты сказал, что дашь полтинник, он сказал, что даст полтинник, мы все сказали, что дадим полтинник. Ну и что из этого? — Он пускал кольца дыма — кольцо за кольцом.

Обман потряс меня.

— Но вы ведь сами сказали!

— От тебя можно сойти с ума.

— Вы сказали, что дадите полтинник!

— Еще раз скажешь, будешь в воде.

— Вы сказали, что дадите полтинник!

Он размахнулся, но в это время я ногой толкнул чемодан, и тот полетел в воду, а за ним чуть не полетел его хозяин, так как пытался схватить чемодан на лету.

— Мильтон! — закричал франт.

Но я был уже далеко, на верху лестницы.

— Держите его, держите, и я его тут же убью! — кричал он.

Крик его немного успокоил меня.

— Нотный парень! — сказал кто-то рядом.

Передо мной стоял, помахивая тросточкой, человечишка в канотье, с холодно напудренным лицом, с «бабочкой» на шее, точь-в-точь соскочивший с экрана Бестер Китон. И я улыбнулся.

— Ты чего хихикаешь?

— Да так, ничего, — сказал я.

Бестер Китон вынул из жилетного кармана серебряный полтинник и подкинул ловко, так, что полтинник, сверкая, завертелся в воздухе волчком, а потом равнодушно поймал и зажал его в кулаке.