Молодой Адам - [3]

«Скорая» уехала, а сержант снова пошел поговорить с Лесли. Помню, мне это показалось чудным, что он все время обращается к Лесли. Я наблюдал, как кот возле причала обнюхивал что-то похожее на рыбную кость. Он пытался перевернуть ее лапой. Потом я услышал, как Элла кричит на Джима. Похоже, она его только заметила.

— Разве я не велела тебе оставаться внизу? Все расскажу отцу!

А потом она набросилась на меня и сказала, что мне должно быть стыдно, что я не уследил за ребенком. Может, я думал, что ему будет полезно увидеть труп? Для чего тогда было прятать его под мешками? Я уже собирался сказать, что Джим не выглядел таким уж испуганным. Он сидел и наигрывал на своей свистульке «Ты потеряна навеки, дорогая Клементина». Но я видел, что Элла не особенно злится. Было заметно, что она пытается так встать, чтобы я снова смотрел на нее сзади. Это было забавно, и я промолчал. Она отвернулась, подняла таз, где раньше было мокрое белье, и спустилась в каюту. И вдруг я засмеялся. На меня смотрел Джим, но я продолжал смеяться.

* * *

Мы обсуждали самоубийство это или убийство. Она спросила об этом мужа, как только уехали полиция и «скорая», а сержант наконец-то отстал от Лесли, который с погасшей трубкой вернулся на баржу.

«Что сказали полицейские?» Я внимательно за ней наблюдал. Она была любопытна, но вместе с тем хотела сделать вид, что в отличие от нас, она выше всего этого.

Лесли сказал, что сержант ничего не знал. Но на теле не было никаких отметин, так что вряд ли это было убийство.

Я заранее знал все, что скажет Элла. Что мужчины никогда не могут оторвать глаз от женщины, особенно если на ней нет одежды, и я подумал, что эти слова прозвучали как нельзя более естественно из уст женщины одетой в облегающее зеленое шерстяное платье, которое так хорошо подчеркивало форму ее ног. Когда она говорила, я понял, что мокрое белье на веревке было частью общей картины, фоном, оттенявшим резкую сексуально-озабоченную женщину, взывающую к Господу, чтобы он ниспослал кару на презираемых ею мужчин.

Создавалось ощущение, что ее слова были обращены скорее ко мне, чем к Лесли, хотя говорила она с ним. Она как бы упрекала меня за то, что я на нее смотрел. Она сказала, что мы оба — подлые ублюдки. А потом отвернулась.

Лесли мне подмигнул. В белках его глаз я заметил красные пятна. Он сказал, что Элла утром встала не с той ноги. Он кивком показал на нее (она подметала палубу) и снова подмигнул мне.

Но я вспомнил, что утром меня разбудил ее смех, доносившийся сквозь деревянную перегородку между нашими каютами и, может быть, именно с него-то всё и началось, а не с развешивания белья. И еще я думал, что она, возможно, злилась на меня за то, что я знал о купленных ею яйцах и уличил ее во лжи.

Лесли сказал: «Теперь-то какого хрена им надо?» Я увидел, что «скорая» остановилась по другую сторону пустыря, который доходил прямо до причала. Водитель, не выходя из машины, разговаривал с мужчиной в простой одежде.

Мы наблюдали за ними в полной тишине, а потом мужчина поднялся на подножку «скорой», и они уехали.

— Здесь не все так просто, как кажется, — сказал Лесли. Я пожал плечами и сказал, что мы тут ни при чем.

— Но ведь мы нашли тело.

— Это мог быть кто угодно.

— Но это были мы.

В нем проснулся собственник. Мне не хотелось с ним спорить. Я думал об Элле и хотел, чтобы Лесли убрался отсюда подальше, и я мог бы пофлиртовать с ней. Я хотел ее.

— В любом случае, — сказал я, отворачиваясь. — Все уже позади.

— Может быть, — сказал он.

А потом было нечего делать, пока мы ждали машину с грузом. Мы должны были после обеда повезти антрацит в Эдинбург и Лейф. У нас была моторная баржа, так что мы могли доплыть по реке до канала, не дожидаясь буксира. Мы стояли на палубе без дела и чувствовали себя неловко, потому что Элла ни на минуту не прекращала работать. Закончив подметать, она принялась чистить картошку в деревянную бадью. Время от времени раздавался плеск от падающей в воду очищенной белой и сияющей картофелины. Она сидела как раз на таком расстоянии от нас, что было трудно определить, слышит ли она наш разговор, и при каждом взгляде на нее мне казалось, что она только что отвернулась, хотя, возможно, у меня просто разыгралось воображение. Вполне вероятно, ведь с тех пор, как я увидел ее, развешивающую белье, я не мог выбросить ее из головы, и я ощущал легкую тошноту в желудке при мысли о том, что она может ко мне испытывать то же, что и я к ней. В первый раз за долгое время я почувствовал себя бездельником, потому что она на меня смотрела. Лесли чувствовал то же по вполне объективным причинам («Ты что весь день так будешь прохлаждаться?» — кричала она на него), и он старался занять себя хоть какой-нибудь работой, но явно не мог придумать ничего путного. Элле, казалось, было безразлично, делали мы что-то или нет. Она просто сидела на маленьком деревянном стуле, выставив на показ свои большие голые колени, чистила картошку и напевала себе под нос. Я не слышал ее пения, но мне так казалось, что она пела, а по уголкам ее губ было заметно, что она улыбается.

Лесли заговорил о трупе. Он сказал, что она могла упасть в воду. Если бы кто-то столкнул ее, на теле остались бы следы. Разве не так? Она бы сопротивлялась. Я спросил его, как он объяснит то, то на ней была лишь короткая нижняя юбка, а на ее ягодицах оказались ссадины. Он сказал, что она, возможно, была пьяна.