Молодость - [22]

— Теперь будет бзегуанта.

Афажев вынимает из сумки две румяные пышки — лакум, специально для учителя зажаренные в масле; вынимает вареную курицу; вынимает халву — халяо; вынимает новое полотенце и шелковый платочек. Передает учителю. Тот принимает подарок, обычную дань от всех учеников, шаг за шагом овладевающих кораном. Курица Хабаса мало удовлетворяет: стара, жилиста. Полотенце ничего себе.

Начинается бзегуанта. Все привстают, стараются смотреть не дыша:

— Высунь язык. Да.

Измаил высовывает кончик.

— Еще.

Хабас ловко, привычным жестом, расправив шелковый платочек на пальцах правой руки, завязывает им язык школьника и перевертывает.

— Теперь читай все выученные молитвы.

Трудно Афажеву, ой как трудно. Изо рта его течет слюна, горло издает нечленораздельные звуки; на лбу появляются мелкие капли пота.

— Читай. Или попробуешь обеих палок. Да. И отцу твоему придется через неделю опять готовить курицу и другое.

С трудом, давясь и хрипя, читает мальчик. Всем его жаль. Аминат взволнована сверх меры.

— Садись, Афажев. Скажешь отцу — все в порядке. Да.

— Учитель, — срывается с места Аминат, — зачем мы учим коран, раз ничего в нем не понимаем?

— Кто посмел это говорить?

— Я.

Очередная палка готова уже опуститься на голову непокорной. И вдруг Хабас видит и понимает, что это спрашивает лучшая ученица, гордость аула, пять раз прочитавшая таинственную книгу. Беднячка, — но у нее богатая бабка, крепкая мусульманка… Палка меняет в воздухе законную траекторию и с треском опускается на другую девочку, худенькую и маленькую, дочь красного партизана, погибшего в горах от белобандитов.

— Ай-яй, — кричит девочка, хватаясь за ухо. Удары усиливаются. Учитель наказывает девочку за все: за крик, за дерзость Аминат, за отца, красного партизана, посягнувшего на религию, на обычаи и башню феодалов; за то, что Хабаба уже трижды вызывали в аульский совет и интересовались методами его обучения.

Девочка затихает, замертво запрокидываясь на пал. Из уха ее течет кровь, лицо рассечено.

— Читайте молитву и идите домой, — приказывает наставник, упаковывая подарки.

Девочку во дворе отливают водой, умывают, уводят под руки. Расходятся все. Но уйдет ли так Аминат? На школьных ступеньках лежит извилистая, из шпагата сделанная петелька; от нее нить за угол школы. Хабас открывает дверь, ступает в средину хитрой петли, поднимает левую ногу, чтобы ступить вниз, и сразу вскрикивает и, распластав руки, кулем валится по ступенькам вниз. Он смертельно напуган, он разбился о каменные ступени, он растерял ценные дары учеников. Вареная курица отлетает шагов на десять.

Аминат отомщена. Она схватывает курицу, бросает ее в лужу и убегает.

А вечером она в гостях у бабушки Канох. В самый разгар их беседы на белесом камне раздается призыв с минарета. Они становятся рядом на коврик, и девочка, теребя косичку, спрашивает:

— Нана, мы читаем молитвы на арабском языке, но мы ничего в них не понимаем. Зачем они нам? Какая от них польза?

— Тсс, дурная. Это у тебя от матери. Молчи. Человек не должен знать. Аллах знает — и этого достаточно.

— Нет, человек сам должен все знать!

— Молчи, тсс… Люди услышат. Бог услышит.

— Должен! Должен знать!

3

С утра мать была печальна, к вечеру повеселела…

1924-й год, пока что, в ауле мало чем отличается от 1913-го, — так говорит русский учитель и секретарь сельсовета Павел Никанорович. Ему не верить нельзя. Аул не пускает детей в советскую школу. Старики командуют и заправляют всем. Через стариков, под видом соблюдения адатов, властвует сердцами людскими мулла. И он же — частый гость богатея Тамукина, избранного в председатели сельсовета. Трудно с таким секретарю.

Повеселела мать-гяурка, которую не любит бабушка Канох. Первым пришел с дарами двоюродный братец Жабраиль. Заулыбался широколицый, белозубый, глазастый.

— Примите, пожалуйста, с миром.

Мать низко поклонилась ему, как взрослому; поблагодарила приняла переднюю баранью ножку, две пышки, кусок сыра. Жабраилю надо еще итти к троим родственникам и к двоим соседям — разносить к празднику пышки, баранину, халву, сахар. Но он не может отказать себе в удовольствии похвастать перед Аминат. Они трех баранов зарезали к гаиду, так это вот бараны. Каждый курдюк фунтов двадцать, честное слово кабардинца! Его мать не знает, куда вытапливать курдючное сало, нехватает кувшинов. А сестра Нука столько наварила орехов в меду, что на все праздники хватит: а уж бузы приготовили — и не выпить! И старшим, и маленьким хватит. Как говорится, приходите все и кушайте себе на здоровье.

Тебе пора, маленький, а то дома начнут ругаться, — советует мать-гяурка, хорошо знающая, как не любят кабардинки пускать к ней детей своих.

— Сейчас. — Жабраиль важно восседает на табурете, болтая босыми ногами. Он интересуется, кто им еще что принес, варили ли они сами бузу и пойдет ли Аминат с обычными ежегодными поздравлениями по домам.

— Я с девочками пойду, — важно отвечает Аминат.

Жабраиль знает, что девочки ходят поздравлять отдельно, а мальчики отдельно; и все же ему казалось, что она пригласит с собой и его, там более, что ее, Аминат, всюду встречают, как редкого гостя. Простая любезность — оплата за переднюю баранью ножку должна была научить ее пригласить с собой и его.