Молнии в ночи - [9]

Старик шорник уже спал, вытянувшись на своем тряпье, как покойник: он все чаще засыпал среди разговора. Мирхайдар же весь обратился в слух. Видно, оценив его внимание, Абдувахаб порылся под подушкой, вытащил оттуда книгу.

— Я ухитрился пронести ее, завернув в одеяло. Пронес и тетрадь — вот только чернил нет. Раздобыть бы чернила — я бы тогда начал писать мемуары, — он раскрыл книгу. — Это сочинение моего ученого коллеги, почтенного Мушрифа-мавлоно из Коканда, оно называется «Ансабул салотан» — «Жизнеописание султанов», а повествуется в нем о драках между нашими правителями. Алчность, сластолюбие, жадность толкают их на раздоры. А англичане меж тем не дремлют. Ханы и не заметят, как Англия проглотит их — со всеми их богатствами. Не почитать ли нам что-нибудь из этой назидательной книжки?

— Прочтите, мулла-ака, с удовольствием послушаю! — готовно и признательно откликнулся Мирхайдар.

И с тех пор, в течение целой недели, Абдувахаб Шаши читал своим соседям книгу Мушрифа-мавлоно — историю кровавой резни, склок, междоусобиц в Кокандском ханстве. Порой он останавливался на самом интересном месте, объявлял, что продолжит чтение на следующий день, и начинал рассказывать о тайных интригах, разгуле, скандалах и зависти, царящих в Урде. Больше всего его возмущала эта постоянная вражда между узбекскими правителями. Очень тревожили колонизаторские планы англичан. С наибольшим же дружелюбием и восхищением он говорил о России.

В последние дни ему все чаще приходилось прерывать чтение, чтобы дать покой старому шорнику, которому становилось все хуже и хуже. Он потерял аппетит, без конца пил воду, впадал в беспамятство, иногда целыми днями лежал, не шевелясь. Абдувахаб и Мирхайдар, взявшись за концы развернутых бельбохов, веяли ими над больным стариком, разгоняя спертый воздух, — но бедняге, видно, ничего уже не могло помочь: зиндан сделал свое дело.

V

Как мы знаем, все попытки вызволить Мирхайдара из неволи потерпели неудачу. Прошения о помиловании, поданные земляками гончара сначала верховному казию Хаким-ходже, а затем самому Алимкулибеку, были оставлены без внимания. Помиловать «преступника» мог только его величество кокандский хан. Возмущенную толпу, собравшуюся у ворот зиндана, рассеяли сарбазы, вооруженные саблями.

Однако, народ не смирился и не успокоился. В сердцах друзей Мирхайдара пылал огонь мщения. Имя гончара переходило из уст в уста. Даже хаджи с улицы Казыкчи и ювелиры с улицы Туклыджаллоб, жившие в уютных домах среди сладкого запаха цветов и убаюкивающего журчания арыков и не принимавшие участия в походе к зиндану, с уважением произносили имя прежде безвестного обитателя Кургантепа: «гончар Мирхайдар». Правда, толки о нем ходили разные. Абакахар-ходжа, прозванный Юродивым и кичившийся тем, что он племянник знатнейшего ташкентского богача Саидкаримбая, кричал на всех перекрестках, что гончар спутался с бандитами, потому и угодил в зиндан. А себзарец Камбарали утверждал: «С Мирхайдаром-ака поступили несправедливо: его посадили в яму лишь за то, что он прекословил беку, а перво наперво за то, что его любит народ». Но так или иначе, а весь город говорил о гончаре, брошенном в зиндан.

Старший сын Мирхайдара, Мирсаид, был вместе с толпой, осадившей зиндан. Он вернулся домой мрачный, подавленный. Шахриниса-хола, глядя на него, сострадающе вздыхала. Она понимала, что его обуревает одно желание — освободить отца. Зато ее не на шутку тревожила судьба младшего сына Миръякуба. Он находился в Урде, а, по мнению Шахринисы-хола, это было все равно, что находиться в пасти дракона. «И что его туда понесло? — рассуждала она сама с собой. — Сидел бы себе дома, занимался, как отец и брат, гончарным делом… Неужто страсть к лошадям совсем его ослепила?»

Заглянув ненадолго домой, Миръякуб постарался успокоить мать: нечего за него бояться, он ведь под началом Авлиякула-амаки — старинного друга отца, их родича, а гончарное ремесло не по нему. Да и подработать в Урде можно куда больше… Мать не нашлась, что возразить сыну, проводила его до калитки, благословила и попросила беречь себя.

Миръякуб поспешил обратно, в Урду. Миновав медресе Бекларбеги, пройдя запутанными проулками, улицей, по обеим сторонам которой теснились мелкие лавчонки, он вышел к мосту через Анхор. Перейдя его, Миръякуб чуть задержался перед главными воротами Урды — крепости, где помещался дворец бека.

Сколько уж раз вступал он в Урду через эти ворота!.. Возле них постоянно стояли два стражника с саблями на боку. За воротами простиралась широкая площадь — ее обступали здания, занимаемые различными должностными лицами, там же корпели над бумагами мирзы-писцы.

Справа от площади, за аккуратным глиняным дувалом, высилось одноэтажное здание, сложенное из квадратного кирпича. Одно его крыло — просторный айван, другое — комнаты Алимкулибека. На айван поднимались по каменной лестнице в восемь ступеней — тут снимали кавуши и по ковровой дорожке шли во внутренние помещения.

Вокруг айвана благоухали цветники, особенно нежно — тонко и сладко — пахли розы.

Айван обнесен узорчатой решеткой, потолки айвана и комнат затейливо выложены разноцветными изящными полукруглыми брусьями. Комнаты устланы роскошными коврами, посреди одной из них — широкий стол на низких ножках.