Молнии - [34]

Самому мне голуби уже надоели до смерти. Да и вам, как я догадываюсь, тоже. В общем, все мы их не перевариваем, и, по правде говоря, эти неблагодарные и непостоянные твари сами давно не переваривают Грегора. Они не переваривают его самого и не переваривают его корм пониженного качества, и потому решили покончить с ним раз и навсегда.

Эта заранее подготовленная операция развернется одним зимним вечером, когда рано темнеет; Грегор выходит из отеля, не поздоровавшись ни с лифтером, ни с портье, — он давно уже ни с кем не здоровается. По случаю сильного мороза на улицах мало машин и совсем уж мало пешеходов. Легкие снежные хлопья лениво порхают в воздухе и садятся на шляпу Грегора, идущего в парк, где в древесных кронах затаились, точно коммандос, немые полчища голубей. Пока он стоит на тротуаре напротив парковой ограды, рассеянно созерцая редкую вереницу автомобилей, мешающих ему перейти дорогу, голуби замечают вдали, в холодном полумраке, еще одну машину. Это дряхлый, насквозь проржавевший «дузенберг», жалкая руина, которой одна дорога — под пресс; шины на тускло-желтых колесах безнадежно спущены, немытые стекла потрескались, разбитый капот грозит развалиться на части, ржавчина почти целиком съела выцветшие краски кузова, зеленую и голубую. Машина движется медленно, какими-то неуклюжими рывками, словно ее водитель пьян, да он и в самом деле пьян.

В тот момент, когда она проезжает мимо Грегора, передовой отряд голубей дружно пикирует на нее и плотно облепляет лобовое стекло, распустив крылья и образовав грязно-белую завесу, которая на миг заслоняет обзор тому, кто сидит за рулем. Ослепленный водитель, потеряв дорогу из вида, то ли не успевает, то ли попросту забывает включить дворники и в панике, усугубленной хмелем, резко выкручивает руль, отчего «дузенберг» заносит в сторону, бросает на заледеневшую обочину, а оттуда на тротуар, где стоит Грегор. Машина сбивает его с ног, голуби, осуществив свой злодейский замысел, тотчас взлетают к себе на деревья, а водитель, вырулив обратно на шоссе, ударяется в бегство, виляя на ходу, точно испуганный заяц.

Шляпа Грегора откатилась на несколько метров, перевернулась на тулью, да так и замерла, а сам Грегор лежит без сознания на тротуаре, в полном одиночестве, в ледяном холоде; он наверняка очень скоро умер бы от холода, но его случайно замечает полисмен, совершающий обход квартала. Подняв Грегора, он пытается привести его в чувство, накидывает на него свой полушубок и оглушительно свистит в свисток, чтобы вызвать подмогу. Но Грегор, едва придя в себя, сухо и коротко, без всяких объяснений отказывается от машины «скорой помощи» и, даже не подумав поблагодарить полисмена, категорические требует, чтобы тот поскорее доставил его в отель.

Вернувшись в «Нью-Йоркер», он не разрешает осмотреть себя до тех пор, пока не дозванивается рассыльному с приказом срочно явиться к нему в номер, взять зерно и подменить его, Грегора, в Брайант-парке. Только после этого впускают врача, с которым Грегор обходится хуже, чем с собакой, заставив его первым делом надеть маску и перчатки для обследования своей персоны. Доктор констатирует перелом трех ребер, трещину в ключице, вдавливание грудины и предписывает постельный режим в течение трех недель, однако пневмония — следствие сильного переохлаждения — превращает эти три недели в три месяца.

Сто дней одиночества, в течение которых у Грегора временами наблюдается помутнение рассудка, а боязнь микробов доходит до того, что он заклинает редких посетителей — даже близких, даже Этель — держаться от него подальше; исключение составляет один лишь рассыльный, который обязан каждый вечер давать ему отчет в своей миссии — кормлении голубей в парках и перед церковью Святого Патрика.

Наконец, он оправляется от шока, но его здоровье уже безнадежно подорвано. Поскольку он подвержен сердечным приступам, у него время от времени случаются обмороки, и он слабеет на глазах; о нем заботится только горничная, которая наводит порядок в его номере. Как-то утром Грегор, уже не встающий с постели, настойчиво просит эту женщину, когда она выйдет в коридор, повесить на дверь стандартную табличку «Не беспокоить». Обезумевшие от голода птицы в клетках возле его кровати будут кричать все жалобней и громче, но служащие отеля выждут еще три дня перед тем, как нарушить запрет.

Жан Эшноз: «Я ищу повое пространство» Интервью с писателем

Перевод Юлии Романовой

Выход нового романа Жана Эшноза — всегда событие. Лауреат Гонкуровской премии 1999 года уже давно считается одним из главных участников французской литературной жизни. В этом интервью он рассказывает о своем творческом пути и о новых направлениях, в которых намерен развивать свое письмо.

С 1979 года Жан Эшноз задает новый тон франкоязычному роману, используя оригинальные техники в своей писательской практике. Он наполнил свои книги звуками, образами и способами мышления, характерными для нашей эпохи. Причем добился этого не за счет документальных свидетельств, а посредством языковых приемов, до сих пор никем не использовавшихся. Жан Эшноз принадлежит к числу тех редких писателей, которые сразу узнаваемы по стилю. И многие пытаются этому стилю подражать. В этот четверг