Молли имеет право - [62]

Потом Джулия заявила, что собирается каждый божий день вставать в шесть, чтобы ходить к мессе, а мама возразила, что это, конечно, очень мило, но только кто станет её отводить, и их перепалка немного отвлекла от меня всеобщее внимание. Что было весьма кстати, поскольку к тому моменту всё шипение и бурление испарилось и меня охватил чудовищный страх. А если нас кто-нибудь видел? И теперь найдёт? Какие ещё улики мы могли оставить, если я умудрилась перепачкать краской волосы и ни я сама, ни Нора этого не заметили? До смерти перепугавшись, что могла уронить носовой платок или что-нибудь другое (хотя все платочки у меня белые с вышитыми цветами, без инициалов или других примет, по которым можно установить владельца, поэтому, если бы я его и уронила, никто всё равно не понял бы, что это мой), я даже выскочила проверить карманы пальто, чтобы удостовериться, лежит ли там платок. (И он там был. Всё такой же белый, с вышитыми в уголке анютиными глазками.)

Остаток утра я не находила себе места от волнения. Около одиннадцати мама велела мне отвести Джулию в гости к Кристине, что я и сделала, хотя это и не сильно меня отвлекло, поскольку, едва мы вышли из дома, Джулия тут же спросила:

— Что у тебя случилось?

— Ничего, — ответила я. — Заткнись и шагай себе.

Джулия смерила меня ужасно скучным, полным благочестия взглядом, в котором читалось: «Ты ужасно груба, но раз уж я такая добродетельная и набожная, то не стану об этом упоминать».

— А я уверена, что случилось, — заявила она. — Но если твою совесть что-нибудь тяготит, тебе стоит сходить к исповеди или хотя бы поговорить об этом с кем-нибудь из монашек в школе.

Я глубоко вздохнула, пытаясь сохранять спокойствие, и не моргнув глазом ответила:

— Моя совесть совершенно чиста. Ничего плохого я не делала.

— Точно? — переспросила Джулия.

Кулаки сжались сами собой. Я знала, что, если потеряю самообладание, вполне могу в ярости выболтать правду.

— Абсолютно точно. Теперь хватит болтать, пойдём.

К счастью, мы как раз добрались до Кристининого дома, так что Джулия вошла внутрь (вероятно, чтобы помолиться за мою грешную душу), а я медленно побрела домой, в сотый раз перебирая в памяти утренние события. И к тому времени, как вернулась домой, окончательно убедила себя, что никаких улик мы не оставили. Отголоски беспокойства так меня и не покинули, но страшно уже не было.

А потом, примерно часа в два, когда мы с Филлис сидели в гостиной (она без интереса листала роман, я пыталась учить французский), а мама играла на пианино что-то не-слишком-расслабленное из Бетховена, всё и случилось. В дверь громко постучали, и едва Мэгги успела открыть, как в комнату влетела Мейбл, выглядевшая ужасно возбуждённой и взволнованной.

— Филлис, мне нужно с тобой поговорить, — с порога заявила она.

— Ну, Мейбл, — укоризненно сказала мама. — Что за манеры?

Мейбл покраснела ещё сильнее.

— Ужасно сожалею, миссис Карберри, но мне нужно срочно поговорить с Филлис.

— Пойдём, — кивнула Филлис. — Прости, мам.

И они поднялись к Филлис.

— Чем раньше эта девушка выйдет замуж, тем лучше, — проворчала мама. — Мне кажется, для юной леди она слишком уж легкомысленна.

Я, однако, почти её не слышала, поскольку сгорала от любопытства, что же такое Мейбл сейчас рассказывала Филлис. Уверена, не случись чего-то важного, она не бросилась бы опрометью сюда. Я даже подумывала прокрасться наверх и подслушать под дверью, но осознала, что такое поведение недостойно суфражетки. А именно суфражеткой я теперь официально и являюсь. Кроме того, я знала, что, если речь об ИЖЛИП, Филлис рано или поздно перескажет мне все новости. И я оказалась права. Примерно через полчаса, когда Мейбл и Филлис спустились в гостиную, глаза у Филлис горели от едва сдерживаемого возбуждения.

— Простите, что я вот так к вам ворвалась, — пробормотала Мейбл. — Это больше не повторится.

— Ну что вы, Мейбл, всё в порядке, — сказала мама. — Но, думаю, вам стоит немного успокоиться. Подобная суета ужасно вредит пищеварению.

— Конечно, миссис Карберри, — потупилась Мейбл. — До свидания.

— Помолвка Мейбл ещё в силе? — поинтересовалась мама, когда закрылась дверь.

— Что? — переспросила Филлис. — Ах да, всё в порядке. Она просто хотела сказать, что… гм… что медовый месяц они проведут в Париже.

— В Париже! — воскликнула мама. — Боже правый, какая роскошь! Мы с вашим отцом уехали в Килларни и думали, что нам очень повезло.

Но прежде чем она успела погрузиться в воспоминания о старых добрых деньках девятнадцатого века, я многозначительно взглянула на сестру:

— Филлис, не поможешь мне поискать ту ленту, что я потеряла? Никак не могу её найти.

— Что? — удивилась Филлис. Я посмотрела на неё ещё более многозначительно и даже несколько раз вскинула брови (обе, к сожалению, хотя пыталась поднять только одну), пока она не кивнула:

— О, конечно.

Мы поднялись к ней в комнату и закрыли дверь.

— Чего хотела Мейбл?

— Тс-с-с, не так громко! — шикнула Филлис. Потом глубоко вздохнула и с жаром зашептала: — Это случилось! Начались боевые действия!

Меня вдруг захлестнули ужасно необычные и противоречивые чувства. Мне было одновременно и жарко, и холодно, а живот скрутило так, будто он сам себя связал морским узлом.