Молитва за отца Прохора - [61]

– Люди, он потерял сознание! – крикнул кто-то.

Действительно, Предраг Вукосавлевич упал и увлек за собой к нему привязанного Петра Радонича. Оба лежали, и никто не мог помочь им подняться. Когда Юнг дошел до конца шеренги и удалился, весь наш барак превратился в слух. Все ожидали последнего действия – автоматных очередей. Но стрельбы не было, там что-то происходило.

С тех пор, как нас связали, мы не могли справлять нужду, многие уже не выдержали. В бараке воняло калом и мочой, но никого это не волновало. Один воробей влетел внутрь и теперь бился о доски в поисках выхода. Сделав круг, он опустился мне на голову! Он так и сидел на ней, а я не мог его согнать. Остальные этого не заметили, кому какое дело сейчас до воробья. Я задумался, что бы это могло значить? Является ли это неким знамением или предсказанием? Почему он сел именно на мою голову? Быть может, со мной случится не то, что с другими? Но что может произойти со мной в этот предсмертный час? Птица вспорхнула и сразу же вылетела наружу.

Да. Предсказание сбылось. Я сразу же понял послание с небес. Но об этом позднее. На стрельбище вершился последний акт страшной драмы. Солдатам было приказано построиться. Фольксдойче на возвышении поднес свисток к губам. Автоматные дула были направлены на заключенных. Некоторые из наблюдавших в нашем бараке отошли от стены, не в силах видеть, что будет дальше. Звук свистка мы не могли слышать, но автоматные очереди были слышны. И мы видели, как евреи падают в ров. Затем настала очередь следующей группы, и так до тех пор, пока не перестреляли всех. Воцарилась тишина, первая часть их сегодняшней работы была закончена.

– Сейчас наша очередь, – сказал кто-то.

Эти слова прогремели в бараке, как удар грома. Я был уверен, что сначала примутся за первый барак. Кто-то начал прощаться, некоторые повалились, увлекая за собой других.

– Кто выживет, пусть расскажет, что смерть мы встретили храбро, – сказал Ратко Новакович из Турицы.

Точно. Вы правильно заметили, доктор. Больше всего среди нас было жителей Турицы, возможно, восемьдесят процентов от всех. Почти вся Турица в тот год облачилась в траур. Много домов сожжено, много крестьян заключено в концлагерь в Банице, а потом и в Маутхаузен.

Каратели не торопились приниматься за следующую группу. Они знали, что мы следим за происходящим, и наслаждались нашим мучительным ожиданием. Мы понятия не имели, кто находится в первом бараке – заложники или политические заключенные, которых должны расстрелять перед нами. Наконец оттуда стали выводить обреченных.

Вдруг в их бараке раздался страшный шум: плач, вой, причитания. Непонятно было, кто так шумно встречает смерть. Точно не евреи, они шли на смерть неслышно, во всяком случае предыдущая группа.

А то, что творилось сейчас, до сих пор живет в моей памяти, эти звуки я слышу даже сегодня, спустя многие годы.

Наконец мы поняли, что это цыгане. Их было более сотни, много женщин и детей. Их крики разносились далеко вокруг. Они не хотели идти, и солдаты били их прикладами и ногами. Связанные, они падали ничком. Представьте себе хор из ста человек, которые причитают во весь голос! Мне довелось не раз быть свидетелем казни, но такое я видел впервые. Так отчаянно цеплялись они за жизнь! Таким страстным было их стремление уцелеть!

Их плач достигал нашего барака. Этот предсмертный цыганский хор был самым страшным и самым возвышенным, что может видеть и слышать человек! Был это вопль прощанья с миром и песнь во славу Бога, многие из них обращали свой взор к небесам.

Когда солдаты волокли их на край могилы, цыгане скакали, вырывались, пытались бежать, хотя и были связаны друг с другом. Женщины падали ниц перед убийцами и целовали им сапоги, а те их отталкивали. Дети верещали и катались по земле. Те, что постарше, прыгали в ров, а немцы по ним стреляли. Это жуткое представление затянулось и надолго отодвинуло наш последний час. Палачи были в бешенстве. Фольксдойче Эуген орал со своего каменного постамента на солдат, чтобы те поскорее с ними покончили, а те с трудом боролись с цыганами.

Когда стало ясно, что порядок навести невозможно, командир Эуген приказал стрелять по ним, как придется. Вот тут-то ужас достиг апогея. По ним стреляли, как по перепелкам в поле, как по зайцам. Крики мешались со звуками выстрелов. Поскольку попасть в них было непросто, солдаты взялись за пулеметы.

И мертвых, и полумертвых их тащили и сбрасывали в ров. И это все тянулось, продлевая минуты нашей жизни. Затем подошел доктор Юнг и каждого, кто еще подавал признаки жизни, лично наделял пулей из пистолета…

Чай? Было бы неплохо. Выпьем вместе и оба немного успокоимся, отдохнем от моих ужасных воспоминаний. Вижу, как и на вас это действует. Пока принесут чай, я продолжу.

Итак, души несчастных цыган, наконец, поднялись к небесам. Нас просто парализовало, и душу, и тело. Тогда ко мне подошел один из немногих, кто не потерял присутствия духа, Миладин Станич из Гучи, и сказал:

– Отец, ты должен сделать что-нибудь для нас в эти последние минуты, пришел наш конец.

– Попробую, если это сейчас имеет смысл.