Молёное дитятко - [7]
— Заткни его! — крикнул любитель книг непонятно кому, продолжая стоять на кресле.
Мать буквально повалилась на сына, заслоняя его ото всех четырех мужиков, заполнивших небольшую комнату, обняла его за голову, принялась целовать и шептать-шептать какие-то такие слова, каких и не ждала от себя… Витька стал затихать, шмыгать носом, и внезапно просипел матери в ухо: «Ты сказку не дочитала!.. Дочитай сказку!»
Мать его сразу поняла: у страшной сказки должен быть хороший конец. Она повернула Витьку лицом к спинке дивана, взяла книжку и продолжила читать сказку «Мальчик-с-пальчик» с того места, где остановилась: братья пришли к домику в лесу, дверь им отворила жена людоеда, и Мальчик-с-пальчик учтиво к ней обратился:
«…— Мадам! Мы потерялись. Не будете ли вы так добры разрешить нам переночевать здесь?» — «Ах вы, бедные крошки! — запричитала женщина. — Знаете ли вы, что этот дом принадлежит страшному людоеду, который обожает маленьких мальчиков?» — Сбившись в кучку, холодные, промокшие до костей, голодные мальчики топтались у двери. — «Что же нам делать? — спросил Мальчик-с-пальчик. — Если мы опять пойдем в лес, волки уж точно съедят нас…» — «Хорошо, — ответила жена людоеда. — Входите и согрейтесь у огня…» Но едва мальчики успели просушить свою мокрую одежду, раздался жуткий стук в дверь. Это пришел людоед! Его жена быстро спрятала детей под кровать. — «Я чувствую запах живого мяса, — заревел людоед…»
Мать читала сыну сказку то нежным голосом Мальчика-с-пальчика, то глухим и скорбным голосом людоедихи, и особенно ей удавался скрипучий, жуткий бас самого людоеда. Она читала, не поднимая головы от книги, а гости в штатском продолжали шуровать в шкафу и под кроватью. Они что-то такое подходящее находили, что-то обговаривали. «Да брось ты это!..» — говорил один. Второй кряхтел и шелестел. А следователь — тот, что стоял на кресле, — поглядывал сверху и негромко командовал: брать, не брать…
Страшная сказка про Мальчика-с-пальчика кончилась, и, можно сказать, хорошо кончилась, правда, как-то не навсегда, не окончательно… ведь у людоеда остались еще две дочери-людоедки. Но, в общем, все обошлось. Витька лежал тихо и даже, возможно, заснул, а мать все боялась остановиться и начала следующую сказку: «Кот в сапогах». Вдруг тот, что топтался на кресле, внезапно и с треском протоптал сиденье одним из своих сапожищ и, матерясь, повалился на пол. Его попытались подхватить подчиненные, не очень-то у них получилось, и коротенький начальник, выворачивая ногу, шмякнулся на пол, на груду тряпья. Якубова оторвала взгляд от книжки, замолчала, но Витька заныл жалобно, и мать продолжила читать. Однако все, что она увидела, подняв в тот миг голову, навсегда и очень подробно врезалось ей в память. Разгром, посреди которого топчутся два урода в суконных полупальто и барашковых шапках, а беспомощный потный толстяк в стальных очках лежит на груде истоптанного барахла и прижимает к животу три книжки, снятые с полки. Она узнала их. Книжечка в кремовой суперобложке — стихи Поля Валери, толстый фолиант с красным обрезом — старая Библия на немецком с гравюрами Дюрера, а серо-зеленый изящный томик — «Германия. Зимняя сказка» Генриха Гейне в переводе Тынянова. И вступление в эту самую «Зимнюю сказку» зазвучало в голове моей мамы: «Ненастный месяц ноябрь стоял, дни становились печальней, ветер с деревьев листву срывал, я ехал к Германии дальней… И только к границе я стал подъезжать, чувствую вдруг — встрепенулось что-то в груди, а на глаза даже слеза навернулась. Немецкая девочка пела там, пела с искренним чувством, но страшной фальшью… Ужасно я был тронут ее искусством!..» Строчки прозвучали голосом погибшего в тридцать восьмом году Витькиного отца. Он и подарил своей Агнии этот серо-зеленый шершавый томик с забавными рисунками пером и с длинной, сложенной вчетверо картой путешествия поэта Гейне по Германии…
Она поймала взгляд солдата, который сидел на ее кровати, опираясь на винтовку. Он сидел без шапки и оттого был совсем уж молодой и встрепанный. Он ждал сказку и смотрел не мигая. И мама моя поняла, что даже если Витька уснул, то слушатель у нее все-таки остался. Она продолжила чтение; и обыск продолжился.
Все закончилось перед рассветом. Улик и вещественных доказательств — блокнотов, семейных фотографий, рисунков углем, писем — оказалось много, их закатали в лист ватмана с каким-то наброском и обвязали бельевой веревкой. Якубовой было велено захватить узелок со сменой белья и больше ничего не брать.
— А что будет с сыном? — спросила моя мама и сама услышала, как дрогнул ее голос.
В это время любитель книг аккуратно складывал в свой портфель те три тома, с которыми он свалился с кресла, и еще несколько тщательно и со вкусом отобранных раритетов. Остальные книги Якубовой за ненадобностью валялись на полу — выпотрошенные, с оторванными корешками. На вопрос о сыне следователь ответил, не оглянувшись:
— В течение трех дней его заберут в детприемник.
— Зачем в детприемник?! — закричала моя мама. — У него есть бабушка, есть тетка… Они живут в трех кварталах!..
И она бросилась к спящему Витьке, стала его будить, тормошить, кричать в ухо:
«КРУК» – роман в некотором смысле исторический, но совсем о недавнем, только что миновавшем времени – о начале тысячелетия. В московском клубе под названием «Крук» встречаются пять молодых людей и старик Вольф – легендарная личность, питерский поэт, учитель Битова, Довлатова и Бродского. Эта странная компания практически не расстается на протяжении всего повествования. Их союз длится недолго, но за это время внутри и вокруг их тесного, внезапно возникшего круга случаются любовь, смерть, разлука. «Крук» становится для них микрокосмом – здесь герои проживают целую жизнь, провожая минувшее и встречая начало нового века и новой судьбы.
Врут даже документы. И Аркаша, заводской художник, выбравший себе в исповедники девчонку-студентку, всякий раз привирает, рассказывая о своей грешной жизни, полной невероятных приключений. И в истории любви Масхары и русской девушки много сочиненного – желанного, но невозможного. И страдает искажением Сережина оценка жены и дочери. И в технике любви, секреты которой раскрывает Профессор своей подруге, больше притворства, чем искренности. Толика лжи присутствует везде. Но вот что удивительно: художественный образ правдивее, чем факт.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
Эта книга не только о фашистской оккупации территорий, но и об оккупации душ. В этом — новое. И старое. Вчерашнее и сегодняшнее. Вечное. В этом — новизна и своеобразие автора. Русские и цыгане. Немцы и евреи. Концлагерь и гетто. Немецкий угон в Африку. И цыганский побег. Мифы о любви и робкие ростки первого чувства, расцветающие во тьме фашистской камеры. И сердца, раздавленные сапогами расизма.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.