Моление о Мирелле - [53]

У тети отпуск на целую неделю. И целую неделю мы пробудем здесь. Значит, в запасе еще четыре полных дня, и тетя со смехом рассказывает, что ей советовали жечь как можно меньше дров. «Скажите сразу, — спрашивала тетя. — Вам нужна живая учительница танцев или свежезамороженная?» Между нашими стульями у огня стоит овальный столик, заваленные картонными кусочками, потому что тетя обожает собирать из них картинки, и мы занимаемся этим вместе. Слава Богу, у нас в запасе еще пара таких игр, потому что тетя щелкает их, как орешки. «Видел бы ты, Фредюшка, какие игры продавали до войны в Лейпциге. Некоторые бабушка собирала неделю!» Презрительно скривившись, она быстро поставила на место одну за одной несколько карточек этой жалкой примитивной пародии, «самой сложной из того, что Флоренция может предложить любителям пазлов». Мне был доверен простейший участок внизу справа, и я мучился с ним. Боюсь, я недостаточно сконцентрировался, потому что тетя всегда говорит: «Составление картинки из фишек требует полнейшей концентрации. Нужно видеть возможности каждого кусочка, помнить их, знать, где он лежит, чтоб, когда понадобится, быстро найти».

Мы с тетей не трещим без умолку. То она бросит два-три словечка, то я что-нибудь расскажу. Она ни о чем не расспрашивает, не просит продолжать, если я вдруг замолкаю. Это даже обидно, как будто она вовсе не слушает меня, и от досады я немного приукрашиваю, чтобы подогреть тетино любопытство. Иногда, не довольствуясь изложениями, я оттачиваю свой дар сочинителя. Тогда тетина рука с очередной фишкой начинает подрагивать или застывает в воздухе, тетя смотрит на меня с любопытством, а я, досказав фразу, чувствую себя совершенно обессилевшим и надолго замолкаю.

Тетю не соблазняют даже последние события во Флоренции. Наверняка мама предупредила ее о «моем состоянии», и теперь она так же мало, как и все, понимает, как же себя вести. Вроде я здесь, чтоб поправиться, но не видя, чем я болен, она не уверена, что заметит и признаки выздоровления. У меня ничего не болит, температуры нет… Я малость тревожился, но в целом был весьма горд своей болезнью, которую даже почувствовать невозможно. Это вам не чумазые руки Джуглио, жертвами которых мы становились с завидным постоянством!

Пока тетя чистила картошку, я пытался разжечь плитку. Это дело очень тонкое, малейшее отступление от правил — и кухня моментально наполняется едким дымом. Экономя драгоценные дрова, я пускал в дело щепки и сосновые шишки. От шишек шел пряный дух, я пьянел. Нельзя сказать, что я уродился истопником, но папа подробно рассказал мне, как это делается, еще во Флоренции. «Понимаешь, — хмыкнул он, — любезная твоя тетушка совершенно не в счет для таких дел. Однажды после революции ее попросили подложить дров в печь, и она развела настоящий костер — во вьюшке!» Готовка тоже не относилась к ее основным достоинствам, да и магазин в крохотном местечке Сан-Домиано — пригревшемся в каком-нибудь километре от нашего дома вверх по склону — ограничивал кулинарные фантазии до самых примитивных.

В Сан-Домиано мы ходим раз в день. Чтобы отоварить прописанный врачом моцион, мы стартуем в противоположном направлении и сначала шлепаем до Рассиано по дороге на Сан-Джимигнано, там мы поворачиваем направо и бредем вверх до унылого Монтауто, чтобы отсюда нехожеными тропками, перевалив через хребет нашего холмика, дотрюхать до Домиано. Здесь мы набиваем корзиночку самым необходимым и возвращаемся домой. Мы гуляем, взявшись за руки, но иногда я убегаю вперед или в сторону, прячусь, развлекаюсь, кидая в ручейки сосновые шишки. Ландшафт ребристый, как ледящая курица.

— Точь-в-точь фреска Лоренцетти, — определил я задумчиво, прищурив один глаз. Тетя только расхохоталась и потрепала меня по голове.

— Неплохой прогон, — говорила тетя о наших прогулках. Для натренированных ног танцовщицы расстояние шутейное, но шла она очень осторожно. — В труднопроходимых местах нужно в первую очередь думать о вывихе, — объясняла она и сама смеялась. — Вывих — ахиллесова пята любого танцора. — И опять заливалась смехом. Я шел за ней по дорожке и, затаив дыхание, смотрел, как ступают ее ноги. Они проверяют каждое местечко на надежность. И замирает сердце представить себе тетины аккуратные ножки изуродованными, с пяткой, торчащей там, где положено быть щиколотке.

Сегодня мы несколько раз встречали охотников. Они приподнимали шляпы и галантно приветствовали тетю — меня, ясное дело, никто не замечал. Кроме того раза, когда мы натолкнулись на трех человек сразу.

Мы застали их за обсуждением чего-то — с криками и жаркими проклятьями, но едва завидев нас, они расплылись в лучезарных улыбках и превратились в саму приветливость. Все трое в грубых вельветовых штанах с кожаными заплатками на заду, в высоких кожаных сапогах, с ремешками по бокам, объемистые куртки утыканы карманами и кармашками и перепоясаны на брюхе патронташем, как у мексиканских бандитов. В шляпах по фазаньему перу, а ружья или висят через плечо дулом вниз, или, разобранные, зажаты под мышкой. У одного садок, а в руках крошечная пичуга со спутанными лапками. И у всех троих изо всех карманов вытарчивают тощие птичьи шейки.