Моление о Мирелле - [33]

Он протянул мне консервную банку с пальмами и красными буквами. Но тут же забрал ее обратно и махнул ею в сторону наваленных на столе бумаг.

— Как раз сейчас я разбираю записки из моего последнего путешествия. Буду писать книгу.

Вот это уже знакомо, особенно про рассортировку бумаг. Я сразу почувствовал себя как дома. И понимающе покачал головой:

— Да, это не самая приятная работа. Из другого тайника он вытащил стопку книг. На обложках были нарисованы рычащие леопарды и несущиеся вперед слоны, написано «АТТИЛИО ГАТТИ» и названия вроде «Африканских барабанов» или «Ночи в джунглях Камеруна».

— Мои творения. — И создатель закашлялся. В книгах были сплошь картинки, и все как одна исполненные драматизма. Львы, вгрызающиеся в тонкие шейки газелей, питоны, заглатывающие козлят, туземцы, одетые лишь в татуировки, с щитами и мечами пляшущие под тамтамы, голые негритянки с налитыми грудями, несущие на голове вазы. И на задней обложке — фотографии самого Атти, с какой-нибудь копошащейся у ног дичью.

Писатель молча следил, как я с почтением и благоговением рассматриваю книги.

— Недурно вышло, правда? — улыбнулся он застенчиво. — Но теперь тебе, наверно, пора, а то родители тебя потеряют. С ними вечно так! — добавил он ни с того ни с сего. Я посмотрел на часы, и оказалось, что прошло уже несколько часов! Как так вышло?

Атти уже давно стал моим закадычным другом. Ничего похожего на общение с ним я никогда раньше не переживал. Он рассказал мне обо всех своих экспедициях, о безумно опасных путешествиях, когда он постоянно мучился между жизнью и смертью, потому что развлекательные поездки были не в его вкусе. И еще о войне. Сначала про Абиссинию — там он был разведчиком и выведал все про расположение неприятельских войск за линией фронта. А потом война в Италии, на этот раз Атти командовал партизанским отрядом в Абрузене и взрывал мосты, забитые немецкими танками, или, притаившись в засаде, подстреливал немецких часовых из лука — подарка друзей, негров из Руанда Бурунди.

— Эффективно и никакого шума, — ухмылялся Атти. И никакой Миреллы, тети, Мозга или «бешеных» не было у меня в мыслях все эти часы.

На прощание мы обменялись крепким мужским рукопожатием и посмотрели друг другу в глаза.

— До встречи, друг, — сказал мне Аттилио Гатти.

— А мы с папой вдвоем ходили в музей, — выплеснул на меня свой триумф Малыш, стоило мне появиться в комнате. — И завтра пойдем туда опять!

— Ну, ну, Леня, — урезонил его отец. — Завтра Фредрик пойдет с нами — конечно, если захочет!

— А ты чем тут занимался, Фредди? — вмешалась мама.

Я испепелил ее взглядом. Ну зачем она опять называет меня Фредди? Она же знает, что я этого терпеть не могу.

— Я был в Африке, — ответил я сухо.

— Совершенно нет причин грубить, мама всего лишь приветливо задала тебе вопрос. — Голос отца громыхал угрожающе.

Я пожал плечами.

— Ну, простите, — пробормотал я, — но я был в Африке. А где тетя?

Они горестно покачали головами. По всему видно, они думают, будто я опять в «своейстране» — так они называли мои мечтанья.

— Ну вот, Фредди опять в «своейстране», — говорили они иногда шутливо, подзуживая меня, другой раз словно даже слегка гордясь, но чаще — как сейчас — со вздохом. Они утверждают, что я сам когда-то так и сказал, «своейстране», но это неправда. «Своястрана» целиком их выдумка, но они уже все забыли…

— Где тетя? — снова спросил я.

— Сейчас придет, Фредрик, она в кондитерской. Из-за тебя мы сегодня ужинаем дома, и она пошла купить что-нибудь вкусненькое.

Господи, как же мне хотелось спросить про Миреллу, но сейчас было совсем не время, это я видел отчетливо.

И тут — она сама!

— Пам-пам-парам-парам-парам! — Отец завершил дивертисмент фанфар, обвел пальцем круг и сунул его в рот: пуф! Выстрелила пробка шампанского. Мирелла покраснела. Я побледнел.

— Ага, Фредрик, удивился! — расхохотался отец и поцеловал меня, выжав из меня воздух. Ребра звякнули все разом. Его назревшее секунду назад раздражение выдохлось. Что с ним на самом-то деле, злится или в хорошем настроении?

— Посмотрите-ка, кто пришел, — улыбалась мама, делая вид, что не она все это подстроила. Смотреть неловко.

Я почувствовал, что голова моя превращается в цемент, кулаки сжались, и я поклялся, что, если кто-нибудь еще решит сейчас пошутить, ему достанется на орехи!

— Привет, Фредрик, как жизнь? — спросила тетя, внося перед собой огромную розовую коробку. За ней семенил синьор Занфини с сумкой, готовой сию секунду лопнуть от натуги. — Сцилла и Харибда крепко спали, — заявила она с улыбкой. — Таможню миновали без потерь. Видишь ли, — принялась тетя объяснять все Мирелле, — в пансионате строго-настрого запрещено держать пищу в комнатах, и все, от хозяина до клопа, шпионят за нами сутки напролет. Они не осмеливаются кляузничать только на одного человека — моего соседа. — Тетя зашлась в смехе так, что ей пришлось сесть.

— Что ты смеешься? — хором желали узнать собравшиеся.

— Я смеюсь… — Наши взгляды встретились, тетя достала носовой платок и промокнула глаза. — Я смеюсь над нашей хозяйкой, — объяснила она уже спокойно. — Это что-то особенное. А теперь, — она потребовала тишины, побарабанив пальцами по спинке стула, — праздник. Накрывайте стол!