Молчание золота - [70]

— Я еще тогда говорил папе, что ничего хорошего не получится, — заговорил он. — Когда приехали дяденьки, чтобы в земле копать. Ax-ре… археологи, — выговорил Эркин. — Они еще с собой ящики привезли. Большие. А потом пришли вот такие, — он указал пальцем на свой рисунок, и я, машинально глянув в том же направлении, снова не сумел удержаться от крупной дрожи. — Я увидел их здесь, вот у нас в подвале, — продолжал мальчик, — а потом они исчезли и больше не появлялись. И хромого я больше не видел, у него такие нехорошие глаза.

— Хромого? — переспросил я. — Какого хромого?

— Ну как же… дядя… ты что, не знаешь? Тамерлана. Он приходил один раз, спускался в подвал, а потом они с папой купались в бассейне, а я носил им вино и разные там закуски. Хромой любит дэвов. Он с ними… дружит. Папа боится хромого. Папа еще называл его… Эмир.

Тут в глазах мальчика зашевелилось что-то, очень похожее на ненависть.

— Эмир, — повторил он, а потом сложил ладони, закрыл в них свое побледневшее лицо.

Я вскочил и быстро зашагал по комнате, а зашевелившийся на полу Юнус прохрипел:

— Ты это… зря ему не веришь! — Я и не думал не верить. — Он точно так же говорил о смерти разным людям, и всякий раз был прав, скотина! Однажды пришел к Рашиду Мансуровичу один старик из кишлака под Аввалыком, дехканин. Его археологи взяли себе в помощь. — Нет, Юнус определенно под кайфом, иначе зачем ему со мной так откровенничать. — Твой дружок-археолог, у которого теперь рожу перекроили, чтоб никто не узнал, того старика взял себе в помощники, потому что старик все окрестности Аввалыка знал как свои пять пальцев. А Эркин взял да и нарисовал того старика. Лежит дехканин… лежит на каком-то камне, а шея, длиннющая такая шея, как у жирафа, вокруг того камня обвита, а камень прямо на его голове лежит!..

«Старого дехканина, случаем, не Исломом звали, а? — подумал я. — Не иначе…» Юнус пошевелился, подогнул колено правой ноги под живот и продолжал, время от времени выплевывая изо рта кровь прямо на пол, а то и на свою рубашку:

— А потом я сам нашел этого старика. Мертвого. Лежал под камнем, башку под себя подогнул, живой так не сможет… Башка вся разбита, шея сломана. Вот тебе и рисунок, бля!

— Дедушка Ислом сам виноват, — вдруг сказал Эркин, — это же не я придумал, что он упадет и очень больно расшибется.

— А эта Ковердейл, певица? — хрипел Юнус. — У Эркина, забери его шайтан, висел ее плакат. А в один день он снял тот плакат и бросил в камин. Плакат сгорел!.. Отец тогда его здорово выпорол, а дня через два сгорела сама Ковердейл — там, в Москве, в какой-то левой квартирке!

— Понятно, — сказал я, — прорицателей никто не любит. Особенно когда все сказанное сбывается, да еще так точно.

Юнус подтянул к животу оба колена, поднял голову с пола и, вытянув шею, прохрипел:

— Я вот что тебе скажу, парень. Не знаю, откуда ты такой взялся, что хочешь делать, но вот тебе мой совет: бросай это дело, уматывай, откуда пришел. Мы тут все конченые, это уж точно. Ты слышал толки о том, будто археологи, вот этот Ламбер с перекроенной харей, выпустили злых духов? Слышал? Конечно, это чушь, в двадцать первом веке в такое верить ну никак нельзя! А вот я верю… Ты там не был, а я был. И видел рожу старика Ислома, которую от страха так перекосило, что я его сразу и не узнал. Это ведь я его обнаружил, и рапорт об обнаружении я писал… Ты не видел кишлака Акдым, где вымерли все жители, сами перебили друг друга, чтобы не доставаться… н-не доставаться…

Лицо Юнуса побелело, ноздри коротко раздулись, и голова его с легким тупым звуком стукнулась об пол. Он снова потерял сознание. Я присел к нему, оттянул веко, глянул на глазное яблоко. Так. Понятно. Я повернулся к Эркину и проговорил:

— Ты, значит, в самом деле угадываешь, что будет дальше? Что, ты веришь, что археологи в самом деле выпустили в наш мир какое-то зло?

Я говорил совершенно серьезно, так, как сказал бы взрослому. В узких глазах Эркина вдруг закопошилась тревога — маленькая такая, как он сам, но такая же пронзительная. Он сказал:

— Уходи. Мне нужно ложиться спать. Ты совсем не такой, каким хочешь казаться здесь.

Наличие в комнате бесчувственного Юнуса, казалось бы, нисколько не смущало Эркина. Я бросил последний взгляд на рисунок, прикрепленный к деревянной настенной панели, и вышел из комнаты мальчика, плотно прикрыв за собой дверь. Да уж! К целой россыпи мистических особенностей этого дела прибавилась еще одна: маленький мальчик, рисующий смерть. И Юнус, казавшийся хладнокровным, выдержанным, совершенно непробиваемым человеком… Но ведь что-то подвигло его напичкать свой организм какой-то гадостью! Зачем? Снять стресс? Унять страх? Да, несравненно проще и однозначней иметь дело с нашими бандитами, с террористами, с изменниками родины или с киллерами-«важняками», чем с этими…

Я неожиданно для самого себя прянул к двери Эркина, приоткрыл ее и глянул внутрь. Механизмы самозащиты уже так настроили мой организм, что я не удивился бы, увидь я здесь и сейчас мерзкое чудовище, вышедшее из рамки рисунка и ожившее. Но нет… Мальчик рисовал на листе, пришпиленном к стене. Я видел, как он даже закусил губу от усердия, делая какую-то пририсовку. Он втянул голову в плечи и сделал несколько быстрых, отрывистых движений кисточкой, примерно таких, как если бы он ловил сачком бабочку. Потом отступил и посмотрел на свой рисунок. Я тоже мог посмотреть.