Молчание - [25]

За исключением того, что они были.

– Росток, – сказал он спокойно, читая – конечно – письма, которые она послала ему за эти годы. Она попыталась вспомнить, было ли в них что-нибудь чересчур смущающим, но не смогла.

– Я скучала по тебе, – сказала она мягко, отвечая на комментарий, который он не сделал – и, надо надеяться, не сделает. – Иногда это помогало. Написать. Даже если ты не мог прочитать это.

– Твоя мать знает об этом?

– Конечно нет. Она бы только волновалась. Я имею в виду, волновалась бы больше. – Эмма сделала паузу и затем спросила. – Ты всегда смотрел?

– Нет. Не в первый год. В действительности, не во второй.

Она колебалась. Она хотела дотронуться. Обнять его. Но она помнила холод его рук, как фонарь, и вместо этого сжала пальцы в кулаки по бокам.

– Папа, я могу спросить у тебя кое-что?

Он сидел в своем кресле, и она повернулась так, чтобы он был лицом к ней. Его глаза были по-прежнему странного цвета, и они внушали свет, который горел внутри того, что выглядело для Эммы, как совершенно нормальная кожа. Не было никакой полупрозрачности или чего-то, чтобы понять, что он призрак, хотя если честно, она не хотела видеть его таким.

– Спрашивай, – сказал он успокаивающим голосом отца и его согласие означало, что он был серьезным и весь во внимании.

– Правда, что после того, как умрешь, тебе некуда идти?

Длительная тишина. На языке Холла это, обычно, означает да.

– Эм, – сказал он наконец, – я умер. Ты не можешь. Ты должна заботиться о живых.

– Я интересуюсь, – твердо ответила она, – вещами, которые касаются меня. Так это правда?

– Что Эрик рассказывает тебе?

– Прости?

– Что Эрик говорит об этом?

– Он сказал мне спросить тебя, если я захочу знать правду.

Ее отец кивнул, как если бы это имело смысл.

– Да.

Она почти рассмеялась, но это был бы напряженный смех; она сдержалась.

– Так… Ты застрял здесь почти на шесть лет, не зная куда пойти?

– Да.

– А что другие?

– Другие?

– Другие умершие. Другие призраки.

– Есть люди, – сказал он ей спокойно, – которые были пойманы в ловушку здесь гораздо дольше, чем я. У меня есть ты, – добавил он. – У меня есть твоя мама. Я могу наблюдать за тобой, иногда, и видеть, как ты выросла. Как вы обе выросли. Я прежде не мог говорить с вами, но – ваше присутствие здесь привлекает меня. Это связывает меня, – добавил он.

– Связывает тебя?

– Это держит меня здесь.

Эмма молчала несколько минут. Наконец она заговорила более низким голосом:

– А что другие?

– Когда люди, которых они знали при жизни, умирают, нет ничего, что держало бы их там, где они когда-то жили.

– И они идут дальше?

Он молчал. Это было нехорошее молчание.

– Папа, куда они идут?

Он поднялся, как будто стул ограничивал его, но он не повернулся к дочери лицом; вместо этого, он пошел к окну. Покачав головой, он позволил рукам опуститься.

– Эмма, ты можешь понять, что я не хочу втягивать тебя в это, если это вообще возможно?

– Нет. Мне больше не восемь лет, – добавила она, чувствуя себя немного защищающейся. – И я втянута. Я вижу тебя. Я могу поговорить с тобой. – Она сделала глубокий вдох. – Я не хочу, чтобы ты ушел, – резко сказала она. – Я достаточно эгоистична, чтобы быть счастливой, что я все еще могу поговорить с тобой. Это было так давно.

– Но если ты здесь пойман в ловушку, если ты пойман в ловушку в этом... этой полужизни, я не хочу этого. Я хочу, чтобы ты был здесь, потому что хочешь этого. Я не хочу, чтобы ты был здесь, потому что тебе некуда идти. – Она поколебалась, затем сказала, – есть четырехлетний мальчик, который пойман в ловушку в горящем доме.

Тогда он повернул свою голову, чтобы посмотреть на нее.

– Я не хочу, чтобы он остался пойманным в ловушку там. Он – Эрик говорит, что его воспоминания достаточно сильны, чтобы он оставался в горящем здании и достаточно сильны, чтобы обжечь меня, когда я приближаюсь к дому. Но ему четыре года. И я хочу, чтобы он вышел из этого дома. Я не хочу, чтобы он остался там навсегда.

– И я собираюсь вывести его. Даже не думай о попытке отговорить меня от этого.

Его улыбка была жалеющей, но она видела гордость за себя, и это было более ярко, на мгновение, чем странная люминесценция.

– Я даже не мечтал бы об этом, Росток.

– Но Эрик говорит. . если мне удастся вытащить его так или иначе, он все еще потерян. Ему некуда идти. Папа, – добавила она и ее голос снизился до шепота, – ему четыре. Я не хочу, чтобы он остался бродить по улицам в одиночку, пока его мать, наконец, не умрет. Разве это случится с ним?

– Если ему повезет, – ответил ее отец. Он засунул руки в карманы. Но он смотрел на шторы, и через мгновение, Эмма пересекла комнату, чтобы открыть их. Для того чтобы впустить свет.

– Не то, чтобы нас не влекло, – сказал он ей. – Не то, чтобы мы не знали, куда пойти, когда мы умираем. Есть место для нас. Мы не можем добраться туда, но мы всегда знаем о нем.

– Не можете добраться?

Он кивнул.

– Это как будто смотришь через стекло. Но это не стекло, мы не можем разрушить его. Мы не можем пройти сквозь него.

Эмма скрестила руки на груди.

– Где это?

– Это не географическое положение, Эм. Я не могу загрузить карты Гугл и показать точку.