Молчание идола. Сага заброшенных храмов - [61]

— Пошли отсюда, мой друг, кто бы ты ни был! — выдохнул по-туркменски высокий незнакомец. — Они сбежали, но они вернутся и приведут с собой других. Пошли отсюда!

О'Доннелл не ответил. Принимая на время дружбу с туркменом, которого послал ему случай, он последовал за этим высоким человеком, уверенно побежавшим по аллее, будто все здесь было ему знакомо. Молча они нырнули под какую-то низкую темную арку. За нею сплетение аллей внезапно обрывалось, и открывалась широкая площадь, слабо освещенная светом нескольких небольших костров, вокруг которых беседовали и пили чай люди в тюрбанах. Тяжелый запах потных, немытых человеческих тел смешивался с запахом коней и верблюдов. Никто не обращал внимания на двоих людей, молча стоявших в тени грязной обшарпанной стены.

О'Доннелл взглянул на своего спутника. Это был высокий стройный человек с тонкими чертами и смуглым лицом. Под запачканным грязью и забрызганным кровью халатом виднелись сапоги наездника с серебряными шпорами. Тюрбан сбился набок, а рукоятка сабли, которую незнакомец успел вложить в ножны, была в крови.

О'Доннелл спокойно встретил пристальный взгляд черных глаз, внимательно осмотревших американца с головы до ног. Он даже не вздрогнул. Его обманчивая внешность и одежда много раз подвергались испытаниям, и он не сомневался в том, что они его не подведут и на этот раз.

Американец был человеком среднего роста, хорошо сложенным, с широкими плечами и выпуклыми мышцами, которые придавали ему невероятную для его роста силу. Его железные мускулы и стальные нервы сочетались с какой-то звериной координацией движений. Его нервная энергия била через край, и когда ему случалось драться, он прямо-таки впадал в бешенство. Кинжал, обычно висевший на его поясе, и сабля были словно продолжением его рук.

Он носил свои курдские башмаки, жилет и халат так, словно был рожден именно для этой одежды. Тонкие черты его лица были обожжены солнцем, и поэтому лицо его казалось почти таким же смуглым, как лицо его спутника.

— Назови мне свое имя, — произнес тот. — Я обязан тебе жизнью.

— Я курд, меня зовут Али эль-Гази, — ответил О'Доннелл.

В глазах туркмена не мелькнуло ни тени подозрения. Из-под арабской шапочки на него смотрели лучистые голубые глаза О'Доннелла, но голубые глаза встречались среди воинов в иранских холмах.

Туркмен слегка коснулся рукоятки сабли О'Доннелла в форме головы ястреба.

— Я не забуду этого, — пообещал он. — Если мы вновь встретимся, я узнаю тебя. А сейчас нам лучше разойтись отсюда в разные стороны. Те люди с ножами будут искать меня — и тебя тоже, в этом можно не сомневаться, теперь ты их враг, они не простят того, что ты помог мне.

И он исчез, скользнув тенью мимо верблюдов и тюков с поклажей.

О'Доннелл постоял еще несколько мгновений молча, прислушиваясь к тишине аллей за спиной и вообще к вечерним звукам вокруг. Где-то вдалеке тонкий дрожащий голос выводил протяжную песню родной земли. Откуда-то еще доносились вопли, подобные кошачьим, — там разгоралась ссора. О'Доннелл глубоко и удовлетворенно вздохнул. Кровь в его жилах еще не перестала бушевать после недавней схватки. Сейчас он был в самом сердце Востока, того самого Востока, который однажды раз и навсегда завладел его душой, заставив забыть о родине и распрощаться с родным народом.

Внезапно он понял, что продолжает сжимать что-то в левой руке, и поднес ее к колеблющемуся свету одного из ближайших костров. Оказалось, что он держал в руке золотую цепочку, одно из массивных звеньев которой было погнуто и сломано. С цепочки свешивался занятный золотой медальон, размером побольше серебряного доллара, однако медальон этот был скорее овальным, нежели круглым. На медальоне не было никакого узора, его украшали только выгравированные письмена, которые О'Доннелл, невзирая на все свое знание Востока, не мог прочесть.

Он вспомнил, что эту золотую цепочку он сорвал с шеи того человека, которого убил вечером в темной аллее, но он не мог представить себе значения этого медальона. Он спрятал медальон в своем широком поясе и пошел через площадь походкой кочующего всадника, столь естественной для его облика.

С площади он вышел в узкую улочку, балконы домов на которой едва не касались друг друга. Время было еще не позднее. Торговцы в развевающихся на ветру шелковых одеждах сидели, скрестив ноги, возле своих палаток, наперебой расхваливая свои товары — мозулские шелка, мушкеты с фитильными замками из Герата, острые индийские клинки, жемчуг из Белуджистана… Среди них были и афганцы с ястребиными, хищными лицами, и опоясанные саблями узбеки. Свет струился из завешенных шелками окон, и над уличным гомоном торговцев где-то звенел серебряным колокольчиком женский смех.

Сердце его трепетало при мысли о том, что он, Кирби О'Доннелл, был первым человеком с Запада, чья нога ступила на землю запретного Шахразара. Он прятался какое-то время в безымянной долине в нескольких днях пути от тех мест, где афганские горы плавно переходили в бескрайние турецкие степи. Он прибыл сюда как бродячий курд, с караваном из Кабула, и вся его жизнь была сейчас устремлена на поиски сокровищ, размеры которых не под силу было представить простому человеку.