Мокрая вода - [51]

Подошёл к зеркалу в коридоре.

– Вот он – я! Единственный и неповторимый в собственной глупости. Ну, будь здоров, Боб! – Спиной повернулся к зеркалу, и «в обратку»: – И вам, уважаемый! – И хлоп! – рюмку с правой руки, потом хлоп – с левой!

Потом в потемневшей глубине почудилось бабушкино лицо. Авраам Линкольн, очень бледный. Мария Антуанетта – красавица-а-а! Время и пространство исказились, словно Боб оказался в зеркальной колбе термоса, изогнулся, как в гамаке. Не очень уютно – руки-ноги затекли, неметь начали. А оттуда – целая толпа взирает!

Бабулька, дети её, сын и дочь, внуки, муж, люди какие-то незнакомые.

Боб сузил глаза, всмотрелся. Близкие очертания стали размытыми, неясными, а дальние картины чётче обозначились. И он сам – один из персонажей, влез внутрь амальгамы, истончился, чтобы уместиться с ними там, в глубине. Диковатое ощущение.

Боб собрался с силами, встал вплотную к зеркалу, глаза в глаза с отражением, но так, чтобы не замутить дыханием стекло. Светильник – сзади и сверху. Дверь в ванную открыта, там тоже зеркало, и он – между ними.

И в зеркале – она! Лицо её, но волосы чёрные и причёска другая: короткая, «ёжиком» на затылке, «под мальчика». Смотрит сквозь туман и улыбается тонко и укоризненно. Показалось, что шепнула нечто – загадочно, таинственно. Не понял, не успел прочитать по губам. Жутковато стало. Отдёрнул руки от холодного стекла. Словно с другой планеты прилетел. К столу присел, успокоился, вернул сердце из горла на его нормальное место.

Скрипнул стул – четвероногий друг геморроя. Может, с праздником хотел поздравить, или не общался ни с кем давно, говорить разучился, а теперь ворчит, поскрЫпывает, внимания требует – собеседник!

Будильник бабулькин на холодильнике медленно сходит с ума без часовой стрелки. Сейчас в метро, в ноль часов, включат в вагонах бой кремлёвских курантов.

Боб сам делал это, и не раз: график – кому как пофартит!

Шампанское под куранты поверх водочки: коктейль «Северное сияние».

Ходил по квартирке и кричал дурным голосом: «Урр-р-ра!». Аж горло надсадил и слезу вышибло от усердия. В книжке вычитал: когда крепость обложили враги, а защитников мало – надо всё оружие по амбразурам выставить и оббегать его поочерёдно, постреливая, чтобы их казалось больше, чем есть, защитников этих, что их так много – лучше не соваться и осаду снять!

* * *

После часу ночи из всех «обещанцев» только Геныч приехал. Василича привёз – друга, чернобыльца-ликвидатора. Худощавый, среднего роста. Глаза тёмные, живые.

Волосы с лёгкой сединой, словно снежинки не успели растаять в тепле. Усы как у Сталина, пышные, большие. Боб залюбовался усами, и Василич улыбнулся:

– Мужчина без усов – всё равно, что женщина с усами! – Чехов.

Перегрузили в холодильник бутылки, банки, пакеты, полки забили под самую лампочку. Но главное – люди пришли, живые души! Радость! В нос их лизнуть, что ли? Всех по очереди ходить и лизать, дурака валять и смеяться!

Поздравили друг друга, раздали подарки.

Геныч – пачку супернавороченных презервативов и палочки для суши.

– Жентельменский набор, штучное производство. Японские товарищи подбросили. Всё – экологически чистое!

Василич вручил красивую книжку в суперобложке: Алексей Иванов. «Золото бунта».

– Не перевелись писатели на Руси! А это вот, – протянул крупную чешую карпа в пакетике, – положи в кошелёк, чтобы деньги не заканчивались.

– И что – на всю Россию один писатель, и тот с редкой фамилией Иванов? – поинтересовался Боб.

– Нет! Потерпи чуток, я тебе на День защитника Отечества подарю замечательные книги. Захара Прилепина, Сергея Шаргунова, Романа Сенчина, Олега Зайончковского.

Боб подарил обоим по набору рюмок. Грамм на пятьдесят каждая, аккурат на глоток. Ловкие посудинки такие, приятно тяжёленькие. Рука не дрогнет, не расплескаешь ценную влагу! Даже под утро.

Суета пошла, хрусталь зазвенел – на стол его! Василич бутылку рижского бальзама принёс.

– Ты знаешь, как надо проверять – хрусталь перед тобой или нет? – спросил Геныч.

– Понятия не имею! Может, по весу? – отозвался Василич. – Но, надо отметить, салат «русский оливье» у Боба получился неплохо! – Пожевал, зажмурился. – И в хрустале этом – смотрится очень к месту! Морковка – оранжевым… у-у!.. А вот наступишь на него – хрустит, значит – хрусталь!

Посмеялись, выпили за Новый год. Настроение поднималось – это не одному кайфовать-дрейфовать, как на льдине!

Геныч заявил:

– Напьюсь сегодня до поросячьего визга – всё-таки Год Свиньи! Кстати, «кейф» на турецком языке означает «ничего не делать»!

– Год Свиньи в Китае – с февраля! – возразил Василич.

– А мы и в феврале напьёмся! Вот до февраля и встанем на поросячью вахту!

– А слово «вахта», – поделился Василич, – голландское. Означает «стоять» в повелительном наклонении. Должно быть, Пётр вместе с ёлкой завёз в Россию.

Город не спал. В доме музыка, песни. Вот уж всем праздникам праздник – Новый год! Прочь, одиночество! Об этом – после! Если переживём похмелье!

Произносили тосты, изредка отвлекались на телик. Но там опять всё те же морды. Десятилетиями, веками.

– Как сказал Вольтер, «все жанры хороши, кроме скучного», – заметил Василич, понаблюдав за вакханалией на экране, и предложил: – Давайте устроим новогоднее шоу: будем искать белого мишку! Сливаем в ёмкость для пунша бутылку бальзама и бутылку водки. Все черпают по рюмке и прячутся под стол. Один говорит: чёрный мишка пришёл! Все вылезают и выпивают со словами: – Здравствуй, чёрный мишка! «Разводящий» вливает в посуду ещё двести грамм водочки. Все опять лезут под стол. Другой говорит: бурый мишка пришёл! Все вылезают, хлопают по рюмке. И так повторяется до тех пор, пока в посудине не останется только белая водка! Тогда ведущий объявляет: белый мишка пришёл! И с этого момента все пьют за приход белого мишки!