Мокрая вода - [52]

Вынули посуду, залили пахуче напитки, и понеслось! Вроде не спешили, а «косинус» стал появляться.

– И вот, – рассказывал Василич, – когда сотни лучших джигитов сложили головы, но не добились руки царицы Тамары, осталось три брата. Садится на коня старший брат. Подхватил шарфик с шеи царицы, тонкий такой, «газовый», почти донёс до обрыва над Курой, и обронил. Отрубили ему голову. Садится средний брат, всё повторяется. И тогда пришла очередь младшего брата. Все его отговаривают, но он – упрямый! Подхватывает шарфик, доносит до обрыва и выполняет все условия!

Встаёт царица Тамара и грозно говорит слугам…

– Знаю, знаю! – закричал Геныч. – И наступила Великая Октябрьская социалистическая революция, которая прекратила эти безобразия!

– Нет! – возразил Василич. – Встаёт Тамара-царица и говорит: отрубить ему голову!

– За что? – закричал Геныч.

– Вот! И младший брат её спрашивает – за что? – А за компанию! – отвечает Тамара. Так выпьем же – за компанию!

Василич держался неплохо. По нему и не сказать было, что выпил – глаза ясные, как у младенца, только координация смазанная самую малость.

– Как же я сам со стороны смотрюсь? – подумал Боб.

– Грузинам сейчас не сладко, – сказал Геныч. – И абхазам. И осетинам. Народ-то весёлый, гостеприимный, а вон – видишь, как развернули господа политики!

– А остальным – мёд, что ли? – отозвался Василич. – Каждый свою цену платит! За всё надо платить! Только так можно стать богатым!

– Бояре ссорятся – у холопов чубы трещат! Всегда так было! – заметил Боб.

– Мы-то службу проходили, знаем, с какой стороны снаряд в пушку загонять! А тебе в каких войсках довелось повоевать? – поинтересовался Василич.

– В бронекопытных! ПрибВо ещё застал.

– А я в связи. Глаза и уши командира!

– Да уж, – вздохнул Боб. – У нас эти глаза, уши-ушки, да косы. Через полгода весь состав менялся в роте связи. Опа – и декрет! А что ты сделаешь? Сколько «женихов» строем ходит, туда-сюда!

– А ты где «воевал»? – спросил Василич Геныча. – На каких рубежах нашей необъятной родины?

– В Москве, в Штабе ПВО. Курсовые и контрольные делал офицерам в академию Генштаба. От всех видов несения службы был освобождён!

– Это не служба – слёзы! Ты ж и строевым ходить не умеешь! – заявил Василич авторитетно.

– Дык я и не переживал! Пока к дочке одного полковника не «подъехал». Наше дело – не рожать, а она надумала себе! Бабы, они ж – вступит чего-то там, щёлкнет в голове кудрявой, и всё – подставляй коляску! Услали меня, дембеля, под «Кемь»…

– Город, что ли?

– Хуже! Знаешь легенду про Петра Первого?

– Нет.

– Говорит он Меншикову – сослать бояр, а тот спрашивает – куда? К е…й матери! А где ж это, мин херц? Ткнул Пётр пальцем в карту, в Карелию, и появился городок – Кемь! Если расшифровать, как раз и будет – к той самой матери. А ей папа-полкан нашёл жениха, замполита-летёху из автобата, – Манзюк его фамилиё. Ещё один москвич!

– О! – вскинулся Боб. – Погодите, я сейчас.

Он достал с полки толстый том Гоголя, подаренный Витьком.

– Вот, послушайте, что нам говорит Николай Василич.

Это «Старосветские помещики».

Пульхерия Ивановна была несколько сурьёзна, почти никогда не смеялась; но на лице и в глазах её было написано столько доброты, столько готовности угостить вас всем, что было у них лучшего, что вы, верно, нашли бы улыбку уже чересчур приторною для её доброго лица. Лёгкие морщины на их лицах были расположены с такою приятностью, что художник, верно бы, украл их. По ним можно было, казалось, читать всю жизнь их, ясную, спокойную жизнь, которую вели старые национальные, простосердечные и вместе богатые фамилии, всегда составляющие противоположность тем низким малороссиянам, которые выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют, как саранча, палаты и присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют Петербург ябедниками, наживают наконец капитал и торжественно прибавляют к фамилии своей, оканчивающейся на о, слог въ. Нет, они не были похожи на эти презренные и жалкие творения, так же как и все малороссийские старинные и коренные фамилии.

Помолчали.

– Мама меня без отца растила, – продолжил упрямо Геныч. – Отец пропадал на комсомольских стройках, да так на какой-то очередной и остался! Подженился. Много сил мамка на меня положила. Рада была, что в Москве служу. Чинно всё, чисто, увольнение в выходные, как электрички по расписанию! Какая «дедовщина», о чём речь! Сильно расстроилась, когда эти «страсти-мордасти» закрутились. А я тогда озлился на всех баб – поголовно! И придумал им такое наказание: поиметь представительниц всех союзных республик, а также монголок, китаянок, негритосок и малаек! При этом не просто так, как дедушка с бабушкой в прошлом веке, а – на земле, в небесах и на море, и на скалах, короче – везде, где зацепится глаз и лишь птица с трудом уместится, но есть с полметра жопу пристроить! Сколько сил и средств положил! Времени!

– И как… в целом… акция возмездия? – поинтересовался Василич.

– Хвастать не буду, – скромно потупился Геныч, – к двадцати восьми годам оставались акваланг и парашют. Не смог найти кандидатуру подходящую. Тогда меньше народ к экстриму тянуло. У меня фактического материала на три диссертации! Вот например: о чём может рассказать юноше бледному с взором горящим форма груди возлюбленной?