Мои воспоминания - [24]

Вечером, после блестящего успеха в театре, я отправился ужинать к нашему посланнику герцогу де Монтебелло. По просьбе герцогини я повторил прослушивание, состоявшееся утром у королевы. Герцогиня курила, и за время сеанса выкурила немало сигарет. Я следил, как дым поднимается к фризам, и это позволило мне разглядеть великолепные картины блистательного Карраччи, автора знаменитой галереи Фарнезе. Незабываемые часы!

К трем часам утра я возвратился в гостиницу, где в мою честь пропели серенаду (точнее, кошачий концерт), помешавшую спать моему другу дю Локлю.

Весна пролетела быстро, наполненная воспоминаниями о триумфальной зиме, проведенной в Италии. Я снова начал работать в Фонтенбло, заканчивая «Деву». Затем отправился с дорогой моей супругой в Милан и на виллу д’Эсте. В тот год мы были преисполнены энтузиазма, буквально лучились невыразимой радостью, ибо он был отмечен счастливым знаком и оставил в моей карьере глубокий след.

Джулио Рикорди пригласил нас, меня, мадам Массне и нашу дочурку, совсем еще маленькую, провести август на вилле д’Эсте, в восхитительно живописной местности на берегах озера Комо. Мы жили там с синьорой Джудиттой Рикорди, приветливой и гостеприимной хозяйкой дома, ее дочерью Джинеттой, задушевной подругой нашей девочки, и сыновьями Тито и Мануэле, тогда еще очень юными. Здесь же мы познакомились с прелестной девушкой, цветущей, словно роза, которая в то время училась пению у почтенного итальянского преподавателя. Арриго Бойто, знаменитый автор «Мефистофеля», тоже проживавший на вилле, был, как и я, пленен необычным тембром ее голоса. Этот изумительный голос, божественно гибкий, принадлежал будущей артистке, создавшей незабываемый образ в «Лакме» Лео Делиба, которого я почитаю и оплакиваю. Звали ее Мария ван Зандт.

Однажды, когда я уже вернулся в гостиницу «Прекрасная Венеция» на площади Сан-Феделе в Милане (я и теперь люблю в ней останавливаться), Джулио Рикорди, оказавшийся моими соседом, так как его издательский дом располагался в старом особняке на Виа дельи Оменоне, рядом с церковью Сан-Феделе, пригласил меня, чтобы познакомить с тонкой натурой, вдохновенным поэтом, которые прочел мне чрезвычайно интересный сценарий в четырех действиях на сюжет об Иродиаде. Этого литератора звали Дзанардини, и происходил он из одной из самых знатных семей в Венеции. Он угадал все, что только могло быть яркого и притягательного в истории тетрарха Галилеи, Саломеи, Иоанна и Иродиады, и представил это богатым и живописным словом.

Когда мы были еще в Италии, 15 августа «Короля Лахорского» представили в театре Виченцы, а 3 октября состоялась премьера в Общественном театре Болоньи. Это и стало причиной нашей задержки.

В путешествии следует интересоваться всем. И живописные детали, об одной из которых я сейчас расскажу, порой становились важнее и прекраснее моих театральных впечатлений.

В Болонье, чьи улочки, обрамленные аркадами, должно быть, вдохновили Наполеона на создание улицы Риволи и площади Пирамид в Париже, я запомнил навсегда, как в вечерних сумерках, что вот-вот должны были перейти в ночь, двигалась траурная процессия. Монахи, облаченные в рясы, несли в руках большие восковые свечи и наклоняли их так, что воск падал на землю, а уличные мальчишки, бежавшие за кортежем, собирали его в бумажные кульки; в тишине поочередно разносились то песни, то псалмы, и вся эта скорбная процессия шла сквозь притихшую, сосредоточенную толпу — это зрелище поражало воображение и оставило по себе глубокую грусть.

Вскоре мы вернулись в Фонтенбло. Я снова вел привычную жизнь, взялся за незавершенные работы. На следующий день по приезде ко мне явился Эмиль Рети. Он передал мне от имени Амбруаза Тома приглашение занять должность преподавателя контрапункта, фуги и композиции в консерватории вместо умершего несколько месяцев назад Франсуа Базена из Института Франции. Одновременно он советовал мне выставить свою кандидатуру в Академии изящных искусств, где тоже собирались выбирать преемника Базену. Как непохоже это было на радостное безумие и бурные овации в Италии! Во Франции я ощущал себя потерянным, тогда как все остальное было реальным.

Глава 13 Консерватория и Институт

Я получил официальную бумагу о своем назначении преподавателем консерватории и поехал в Париж. Мог ли я тогда подумать, что возвращения не будет, что я говорю «прощай» нашему приюту в Фонтенбло? Жизнь, которая мне предстояла, отнимала у меня летние труды в прекрасном мирном одиночестве, время, когда я бывал так счастлив вдали от городского шума и давки.

Если, как говорят поэты, “habent sua fata libelli”[11], то можем ли мы также считать, что наша судьба фатальна, неизбежна? Против течения не пойдешь. Но сладостно бывает следовать ему, особенно если путь лежит между цветущих надеждой берегов.

Дважды в неделю, по вторникам и пятницам в половине второго я начинал занятия в консерватории. Признаюсь вам, что я был счастлив сидеть в этом кресле, в том самом классе, где ребенком выслушивал уроки своего учителя и получал от него советы. Ученики… я воспринимал их как своих детей, даже, скорее, как внуков, которые должны проникнуться знаниями, которые они от меня получают, и в то же время мною руководили воспоминания об обожаемом моем учителе, внушавшем эти познания мне самому. Однако молодые люди, с коими мне приходилось иметь дело, казались почти моими ровесниками, и, дабы побудить их трудиться, я ободряюще говорил: «Вы приобретаете теперь друга, желающего быть таким же хорошим учеником, как вы сами». И трогательно было видеть почтительность, какую они начинали проявлять ко мне после первого же дня занятий. И как же был я счастлив, когда, время от времени, подслушивал их разговоры, где они пересказывали друг другу впечатления от произведения, услышанного накануне, или суждение о том, что должны были играть на следующий день. В начале моей преподавательской деятельности этим произведением был «Король Лахорский».