Мои Воспоминания. Часть 1 - [98]

Деньги мне, наконец, всё-таки отдали, и я вернулся из Кобрина совершенно изменившимся. Я никогда не сталкивался с таким интересным обществом, как там – и Тора, и добросердечие и подлинная набожность вместе с просвещением, и – по моему мнению, всё сочеталось друг с другом. Для меня моё пребывание в Кобрине было драгоценно.

Вернувшись в Каменец с приданым, я решил прежде всего отдать десятину[179]. Но отец хотел, чтобы от десятины я половину отдал слонимскому ребе. Я же об этом не желал и слушать. Десять рублей он-таки содрал с меня для своего ребе, а остальное я разделил, и с толком: разыскал нуждающихся из приличных людей и тайно между ними раздал деньги. Потом заплатил хозяину магазина, и моя практичная жена получила в своё расположение магазин.

Для меня началась новая эпоха. Я каждый день молился, после молитвы учил час Гемару, а между послеобеденной и вечерней молитвами – снова час. Остальное время – сидел с женой в магазине. Выручали мы мало, так как кроме крестьян, не было никаких покупателей. Это было как раз после восстания. От помещиков не осталось следа. Если уж являлся в кои-то веки помещик с парой лошадей, то карета была замызгана, лошади грязные, немытые, и сам он пробирался по городу, как тень. И предметы роскоши, которые были у меня в магазине, можно было спокойно выбросить.

Я перестал собирать монеты и строить дворец, но и из того, что я на себя взял, вернувшись из Кобрина - что буду действовать по программе пророка Ишаягу, тоже ничего не вышло. Понятно, что я себе сразу заморочил голову магазином, где лежал старый, ненужный товар, какие-то странные остатки, на которые не находилось никаких покупателей. За всё это тряпьё мы по неопытности заплатили много сотен, и один Бог знает, когда их удастся продать. Для этого требовался новый, свежий товар, совсем другого рода – простые, для крестьянок, вещи, а мой товар – послать в какой-нибудь музей древности. Было много переживаний, а тем временем дед с отцом тоже остались с очень небольшим доходом.

Жена уже стала меня поедом есть, почему я такой шлимазл, не гожусь ни к какой торговле, и для чего ей, несчастной, быть торговкой в Каменце, вернее, для кого? Помещиков нет, а с крестьянками у неё нет никакого желания вести торговлю. Для них быть надо простым, уметь с ними разговаривать, а она ведь – что-то совсем другое[180].

Короче, мне уже было сильно паршиво. Хоть у меня и есть содержание, но и у отца дела неважные. От содержания мы были готовы отказаться, но с деньгами нашими, вложенным в магазин, можно было попрощаться. Но когда стало ещё хуже, пришлось забросил мечты о том, чтобы стать раввином или помогать беднякам. Решено было стать казённым раввином[181]. Прежде всего я, без ведома отца, стал учить Танах. Десять раз прошёл его таким образом: прочтя с первой главы примерно до десятой, вернулся к первой; с десятой до двадцатой - и снова к десятой, и т.п. И так прошёл весь Танах. И тут же перешёл к просветительской литературе. Сын богача Йосл много имел таких книг. И мы вовсю принялись читать. Стали заказывать книги из Белостока на прочтение за плату.

Был в то время большой маскиль, зять реб Ицеле Заблудовского, Элиэзер Хальберштам. Он высоко ценил просветительское движение, Белосток же был известен как крупнейший город Просвещения. Бывшие молодые фанатики бросали ученье и принимались просвещаться при поддержке Хальберштама. Это было знаменитое время разводов мужей с жёнами из-за Просвещения. «Тесть давал развод зятю» от дочери, не имевшей своего мнения по этому вопросу. Отец заявлял: твой муж – апикойрес, с ним надо развестись.

В то самое время мы получили по почте все книги по Просвещению, платя за прочтение приличные деньги. Прочтём книгу – заказываем другую. Нам выслали каталог всех новых просветительских книг. Я хотел заняться русским языком, но в Каменце не нашлось учителя, и отец бы мне этого, конечно, не позволил.

К тому времени я уже мог писать на святом языке и стал «знаменит» своим языком. Отца это страшно огорчало. Но он видел, что ничего не может поделать и что надежды, которые он возлагал на невестку - что она из меня сделает хасида – совершенно напрасны. Наоборот – жена моя охладела к хасидизму. Её мысли, вращавшиеся только вокруг заработка и того, как прожить, ей подсказали, что жёны хасидов все почернели от забот. Мужья проводили все дни и ночи в хасидском штибле, в танцах и в пении, в еде и в питье, а жёны умирали с голоду. Она видела, как хасиды кутили у моего отца на исходе каждой субботы, а их жёны с детьми в тоске и чуть не в голоде сидели по домам.

Она также видела, что я стремлюсь заработать деньги, устроить правильную жизнь и что такого желания у меня бы не было, останься я хасидом. И теперь она обвиняла моего отца, что он не позаботился для меня о чём-то реальном, чтобы я мог обеспечить жену.

В то время среди евреев очень было развито стремление к образованию и многие отдавали детей в гимназию, уже можно было встретить еврейских врачей, инженеров, юристов. И я очень сетовал на то, что отец меня сделал несчастным, а никаким не раввином и не доктором. Но тут, в разгар всех забот, пришла новая беда, ещё больше прежних, так что забыли о заработке. Имею в виду большую эпидемию холеры 1866 года, сгубившую за несколько месяцевтри миллиона человек.