Мои Воспоминания. Часть 1 - [96]

«Собирайте, детки, монетки…»

Ясно, что найдя на улице монеты, человек не станет отвлекаться на разговоры, останавливаться посреди дела. Он соберёт монеты.

«Собирайте, детки, монетки..»

Богоугодными делами, совершаемыми человеком, он там, в мире ином, строит себе дворец, ни на секунду не смея перестать, ибо в ту секунду, когда он не учится, он может, Боже упаси, умереть, и у дворца в мире ином будет не хватать террасы, карниза или окна. Потому должен человек непрерывно строить и строить до последнего вздоха, до последнего пота.

Я этому следовал и строил дворец, не позволяя себе обмолвится с кем-то словом, я собирал монеты, поступал, как сказано в книге «Основа и корень служения», и всё же этого было не достаточно. И я всё продолжал стараться, чтобы стать ещё благочестивей. Но отца мои занятия вовсе не трогали, и он повторял:

«Лучше бы мне умереть, лучше бы Хацкель умер, чем дожить до такого. И ученье его, и благочестие для меня – ничего не стоят, если он не слушает ребе»

В городе хозяева стали упрекать своих сыновей и зятьёв, почему они не учатся, как Хацкель. А те завидовали Арон-Лейзерову Мойше за то, что его сын такой усердный в ученье, такой праведник. Сами молодые люди возревновали и понемногу, ближе к Хануке, в бет-ха-мидраш приходило каждый раз всё больше молодёжи и, пока весь бет-ха-мидраш не заполнялся молодыми людьми и ешиботниками, учившимися целыми ночами, как я. Перебирались из большого бет-ха-мидраша сюда, в новый, и я уже был не один, и свечи уже не горели в висячих лампах, только в бронзовых подсвечниках, стоящих на столах, возле Гемар.

И мы читали с таким задушевным напевом, что припомнив его сейчас, ощущаю во всё теле сладость. Так со мной проучились в ту зиму все городские ешиботники и хозяйские дети и долго потом люди говорили:

«Поколение Хацкеля!»

И действительно, такого поколения в Каменце ещё не было. Тут я совсем стал человеком духа: В Пурим, помню, напивался так, как положено[174] и в пьяном виде кричал, что имею паспорт в мир иной. Я изучил три бавы: Бава-Кама, Бава-Меция и Бава-Батра[175].

Но в трезвом состоянии просил Бога послать мне пропитание, чтобы я мог всегда так сидеть и заниматься.

Глава 26

Магазин. – Моя поездка в Кобрин. – Дом Йоше. – Зятья: просвящённый Лейзер и илюй Залман-Сендер. – Два дома. – Моё первое углублённое знакомство с Танахом. – Впечатление от Танаха. – Происшедшая во мне перемена. – Поездка домой. – Мои высокие мысли. – Провал с магазином. – Просветительские книги. – Снова отец.

В семье у нас уже пришли к выводу, что моя приверженность к учению не позволяет мне обеспечить пропитание жене и детям. И так как жена моя – прекрасная хозяйка, то решено было сделать её торговкой. Возьмём своё приданое и приобретём магазин, а я ей в свободную минуту буду помогать.

К моему несчастью оказалось, что некто готов продать магазин галантереи и парфюмерии. Он уезжал из Каменца, и нам будет доход. Надо скорей хватать, чтоб не перехватили другие. Привели торговца к отцу и договорились, что во время пасхальной недели он передаст магазин. Пятьдесят рублей задатка отец дал, остальное доставим в пасхальную неделю.

Пока что меня оторвали от Гемары и отправили в Кобрин к реб Йоше, сыну Минки, зятю моего дяди, взять хранившееся у него наше приданое. Мне не хотелось оставлять мои занятия и молитвы, но пришлось: жене моей очень хотелось стать, если не раввиншей, то хотя бы торговкой.

Поехал я в Кобрин.

Дом реб Йоше известен был во всей Гродненской губернии как место, где Тора и величие соединились. Эстер-Гитель, дочь каменецкого раввина, была мудрой и практичной женщиной. Был у них постоялый двор и шинок, как у нас в Каменце у Хайче Тринковской. Но разница была в том, что Кобрин – большой уездный город, а Каменец – маленькое местечко.

Помещики со всего уезда бывали в её барском постоялом дворе и в шинке. Мебель у неё была богатой и красивой, имелся также и танц-зал для помещиков с фортепьяно, которые тогда, до польского восстания, прямо-таки швырялись деньгами.

Были они также большие филантропы, и к ним в Кобрин со всей губернии приходили бедняки, для которых пекли до десяти пудов хлеба.

Нечего говорить, какими они были гостеприимными! Одним словом – никого не отпускали с пустыми руками. Другого такого щеедрого и гостеприимного дома не было во всей Литве.

У Эстер-Гитель было не более и не менее, как двадцать два ребёнка, из которых тринадцать умерло. Из девяти оставшихся было трое сыновей и шесть дочерей. Дочерям взяли величайших илюев.

Один из зятьёв, Лейзер, известный илюй, после свадьбы не захотел учиться и, как тогда говорили, «был пойман с поличным»: считался апикойресом, маскилем, привлёкая к себе и отрывая от ученья, кобринскую молодёжь. В доме его царил дух Просвещения, смеялись над ребе и над хасидами, над фанатиками и т.п., как было принято у тогдашних маскилей.

Этот Лейзер, кроме того, что был учёный человек и маскиль, знал также хорошо русский язык, имел большую библиотеку учёных книг на иврите и на русском, а язык у него был – гром и молния. Чем дальше, тем он всё больше притягивал к себе молодёжь.