Мои Воспоминания. Часть 1 - [3]

Дов Мордехай Сискель

Иерусалим, 15-го дня месяца шват, 5761

7.2.2001

Вместо предисловия

Посвящается памяти моей любимой бабушки Бейле-Раше, тихой и любящей хранительнице нашей большой и шумной семьи…

Я рассказываю, о том, что я видел. Но я не знаю, как я рассказываю. Старое, говорят, важно для понимания нового, и чтобы построить новое, надо знать старое. Если так, то читатель простит мне моё «как» ради моего «что», а я буду доволен тем, что приоткрыл уголок седого, далёкого, но дорогого прошлого…

Я провёл свою юность в типичном маленьком местечке, где евреи жили бедно, но «спокойно» и – если можно так выразиться – со вкусом… ныне этого ничего нет, как нет и поэзии былых местечек. Америка их проредила, а тяжёлая доля русских евреев жизнь в России, залив местечки чёрным свинцом антисемитизма, их совсем разрушила. Они, эти милые еврейские местечки, которые были слабее еврейских городов, и умерли первыми…

Е.К.

Нахожу уместным напечатать здесь, в этой части моих «Воспоминаний», письмо Шолом-Алейхема, посланное мне по получении им первого тома «Воспоминаний».

Я это делаю не для того, не дай Бог, чтобы похвастать перед читателями похвалами, которыми одарил меня великий Шолом-Алейхем, - до того, что он даже подписался с восхищением: «Ваш читатель, Ваш ученик, ваш друг».

Я привожу здесь это письмо только для того, чтобы тем самым характеризовать как раз его самого, Шолом-Алейхема: он, от души высмеивая всех и вся, обладал при этом настоящей скромностью. В Швейцарии, больной, истерзанный жизнью, он горячо интересовался каждой новой еврейской книгой, выходящей на родине, восхищался, как ребёнок, картинами неизвестного писателя, оживившими в его памяти «его юность, его семью, его хедер, его праздники и его мечты»…

Е.К.

Письмо Шолом-Алейхема Ехезкелю Котику

Лозанна (Швейцария),

10.1.1913

Глубокоуважаемый и, к сожалению, незнакомый коллега Ехезкель Котик!

Одновременно с тем, как я писал Вам, я заодно написал и Нигеру, что мы должны обменяться книгами: оказалось, что Нигеру был послан экземпляр, надписанный поэту Аврааму Рейзену, а Рейзен сейчас не более и не менее, как в Нью-Йорке, в Америке! Случись это несколько лет назад, когда Шолом-Алейхем ещё был лёгок на подъём, это было бы просто, я встал бы и поехал в Америку, но сейчас это трудновато. И что же делать, если я жажду прочесть Ваши «Воспоминания»? Возлагаю всю вину на Вас, разрезаю страницы распадающейся на части книги Нигера, не испытывая при этом никакого раскаяния, начинаю читать ваши «Воспоминания», и что мне Вам сказать? Не помню уже года, когда я испытывал такое большое удовольствие, такое наслаждение – настоящее духовное наслаждение! Это не книга, это сокровище, это сад - райский сад, полный цветов и пенья птиц. Мне она напомнила мою юность, мою семью, мой хедер, мои праздники, мои мечты, мои типы – нет! Я со своей кучей типов и картин, из которых я многих знал, а многих выдумал, я – говорю об этом безо всякой лести и ложной скромности – перед Вами я мальчик, нищий! С Вашим опытом и Вашей семьёй я бы уже мир затопил! Караул, где Вы до сих пор были? Человек владеет столькими бриллиантами, алмазами и жемчугами – и ничего! Еврей ходит и «собирает монетки» (как говорят там Ваши богомольные), а ему приходится даже напоминать, что он владеет таким сокровищем! Я начал читать и уже не мог оторваться, чуть не сошёл с ума! Кто такой Котик? Я слышал об одном, но его, кажется, зовут А.Котик[3], совсем молодой человек, а Вы ведь – еврей с седой бородой. Что меня очаровало в Вашей книге – это святая, голая правда, безыскусная простота. А язык! Нет, Вы не только хороший, честный и верный хранитель богатого, неслыханно богатого, сокровища. Вы – сами того не зная – талант, одарённый свыше душой художника. Немало было евреев в Вашем Каменце и в Заставье, немало родни в Вашей шумной, как Вы её называете, семье - что же никто из них не составил таких воспоминаний, как Ваши? Почему никто из них не способен так, как Вы, зажигать людей? Слушайте, мне кажется, что Ваша семья – это моя семья (и так чувствует, конечно, каждый читатель). Я знаю и деда Вашего, Арон-Лейзера, и бабушку Бейле-Раше, и отца Вашего, хасида Мойше, и всех Ваших дядьёв с тётками, и даже исправника с асессором и со всеми помещиками, хорошими и плохими, и меламедов, и хасидов, и миснагидов, и врачей, и раввина, и того апикойреса[4] - писаря из Бриска[5], для кого рубль может быть мамзером[6], и оба Исроэля, и Арон-Лейбеле, и Хацкель, и Мошке, и управляющий Берль-Бендет, и все прочие! Все они живут, всех я знаю, со всеми радуюсь и со всеми печалюсь. Надо ещё иметь силы - мне не только пришлось смеяться (есть у Вас места, где я за бока хватался от смеха), но у меня также и текли слёзы, клянусь честью, я плакал вместе со всеми вами, когда Ваш дед всех вас благословлял в канун Судного дня, и когда Ваша праведница-бабушка лежала на полу, а дедушка сто раз терял сознание. Чтоб я так радовался вскоре избавлению Израиля, как я заливался слезами, и не потому, что человек умер – Господи, сколько людей умирает каждый день, каждый час и каждый момент! Но потому что Ваши бабушка и дедушка – они мои, мои, мои! И потому, что они были живыми и дорогими, золотыми людьми, и потому, что Вы их всех согрели своей душой, вложили в них всю свою горячую правду. Я по-настоящему горд тем, что есть у нас такие люди, такие евреи, как Ваши, что благодаря Вам не пропадут те «монетки», что валяются (я считаю, что всё ещё валяются) в нашем народе. Меня действительно возвышает мысль, что наша ещё молодая еврейская народная литература обогатилась такой книгой, как Ваши «Воспоминания». Будете ли Вы их писать дальше? Будут ли они такими же толстыми и удачными, как первая книга? Удачными – я уверен, толстыми – не знаю, я боюсь, что будут скуднее, жиже. Нет уже тех евреев! Вернее, они есть, но не так заметны, их стало ничтожно мало, особенно в больших городах.