Мои седые кудри - [21]

В трубке послышался хриплый голос фюрера:

— …и наконец надо покончить с партизанами. Я требую… Стрелять каждого русского, стрелять при малейшем неповиновении…

— Мой фюрер, мой фюрер! — пытался вклиниться в разговор фон Кубе.

Но прервать лающий фейерверк фюрерских слов не удавалось.

— …эти фанатики большевики презирают смерть… они ничего не страшатся, потому что мы не жестоки с ними… Они организуются в партизанские отряды и поджигают наши склады, взрывают эшелоны, убивают солдат, проливают немецкую кровь…

— Мой фюрер, я… — безуспешно пытался вставить свое слово Кубе. «Видимо, опять неудача на фронте», — думал он.

— …истреблять, всех, всех истреблять!

— Но, мой фюрер, мною делается все — расстрелы, голодные блокады, концлагеря… Я уничтожу все живое здесь… все живое!

А в трубке продолжался хрипящий крик:

— Запомни, Вильгельм, на тебя смотрит Германия… Уничтожить полтора миллиона белорусов, два миллиона… Запомни, два миллиона!.. Чтобы некому было идти в партизаны… два миллиона! Два!

На этих словах разговор закончился, но фон Кубе еще долго не решался положить трубку и отойти от телефона.

Зашторенные окна особняка отгораживали гаулейтера от звездного неба теплой августовской ночи, которая, как родная мать, прикрывала славных сыновей Белоруссии, поднявшихся на защиту своей земли.

Фон Кубе подошел к висевшей на стене карте, посмотрел на очерченные красным карандашом партизанские районы, взял черный карандаш и всюду поставил кресты. «Им всем здесь конец!» — процедил он. Резким движением снял телефонную трубку:

— Коменданта города!

— Слушаю вас, господин рейхскомиссар! — послышался полусонный голос коменданта.

— Господин Айзер! Немедленно, завтра же, организуйте рытье рвов за городом. Ширина — три метра, глубина — три, длина — триста — четыреста!

— Прикажете использовать солдат гарнизона, господин рейхскомиссар?

— Нет! Население и пленных! Использовать и там же оставить!

— Но, господин рейхскомиссар, для такой операции у меня сил мало.

— Соединитесь с Эдуардом Штраухом. От моего имени скажите, чтобы он был готов выполнить приказ в любую минуту.

Фон Кубе «входил в роль». Черные замыслы, роившиеся у него в голове, обретали конкретность страшных дел. Надо было видеть, как изменилось выражение его лица. При разговоре с Гитлером оно было безоблачным и радостным, а сейчас — сам демон мог бы позавидовать его надменности и злобе. Ответив на несколько вопросов коменданта города, фон Кубе продолжал:

— Сгонять и расстреливать. Сбрасывать в рвы всех!.. И живых. Именно живых! Засыпать землей и укатывать танками. Я лично прослежу за этим. Пусть у всех стынет в жилах кровь. Запомните — беспощадность!

Фон Кубе положил трубку, посмотрел на часы и вышел. По дороге он заглянул в детскую, посмотрел на мирно спавших детей и на цыпочках вошел в свою спальную.

Овчарка Люмпе прижала торчавшие по-волчьи уши, завиляла хвостом, подошла к хозяину и лизнула ему руку. Собака, приученная охранять гаулейтера, давно ждала его. Она внимательно прислушивалась к его голосу, когда он говорил по телефону, и пыталась определить настроение хозяина. Это была особенная собака. Когда он выходил из спальни в кабинет, в столовую, уходил в комиссариат, овчарка ложилась возле его кровати на ковер и никого не впускала в спальню. Она могла там броситься на любого вошедшего. Даже дежурного офицера, проводившего у дверей спальни дни и ночи, овчарка встречала грозным рычаньем, когда он приоткрывал дверь в спальную комнату фон Кубе.

Правда, Люмпе пропускала в спальню еще Жанину, девушку-прислугу, убиравшую там и жившую в особняке.

Когда фон Кубе лег в постель и укрылся одеялом, Люмпе подошла к его кровати, остановилась и ждала, пока рука хозяина скользнет по ее голове, потреплет за ухо и погладит шею. Лишь после этого Люмпе считала себя вправе умоститься возле кровати на ковре и дремать, чутко настораживая уши на малейший шорох в доме.

…Когда фон Кубе начал осуществлять свои злодейские планы — он уже подписал себе приговор.

Его радость и восхищение, его крики «браво» во время шествия танков по заживо засыпанным землей людям заставляли содрогаться даже бывалых эсэсовцев.

Белорусский народ в лице своих верных сынов и дочерей не мог простить этих злодеяний и осудил фашистского палача.

«Смерть палачу!» — грозно гремело в тысячах партизанских отрядов.

«Смерть палачу!» — отдавалось грозным эхом в сердцах миллионов.

Об этом приговоре стало известно всем. В том числе и самому Кубе. Он не на шутку перепугался. Сменил свою личную охрану, проверил прислугу, а потом учинил повальные обыски и аресты в городе. Усиленные отряды эсэсовцев рыскали по селам и городам, по лесам и перелескам — ловили партизан. Ставка фюрера разрешила фон Кубе снимать с эшелонов маршевые дивизии, направлявшиеся на восточный фронт, и бросать их на поимку партизан.

Панический страх перед действиями народных мстителей охватывал всех оккупантов. Но фон Кубе старался показать, что он никого не боится. «Партизаны боятся меня», — говорил он.

А тем временем в партизанских бригадах составлялись и обсуждались самые смелые планы исполнения народного приговора. Обсуждался в бригаде Димы и план Хатагова. Он коротко изложил его Кеймаху и недавно прибывшему в бригаду отважному партизану Федорову.