Мои ранние годы. 1874-1904 - [77]

Помню, как спустя годы я сказал за ужином мистеру Бальфуру, что мы скверно обошлись с сэром Джорджем Уайтом. Любезный, улыбчивый Бальфур словно преобразился: лицо его моментально приобрело суровое, упрямое выражение — на меня глядел другой человек!

— Это ему мы обязаны тем, что увязли в Ледисмите! — отрезал он.

В самый день нашего прибытия (31 октября) в окрестностях Ледисмита разыгралась драма. Генерал Уайт после локального успеха при Эландслаагте предпринял смелый наступательный маневр против накатывающих и обволакивающих, как приливная волна, бурских коммандос. Произошла катастрофа. Более чем тысяче британских пехотинцев пришлось сдаться в плен в Николсонс-Нек, а остатки рассеянной армии британцев были отброшены назад в Ледисмит. Наши спешно укрепили городок, обнеся его по широкому периметру рвом. Мгновенно окруженные бурами, перекрывшими «железку», они приготовились к продолжительной осаде до прибытия подкрепления. Взяв Ледисмит в кольцо, буры, похоже, собирались треть своих сил двинуть через реку Тугела на Южный Наталь. Одновременно на западе другие бурские войска прочно обложили Мафекинг и Кимберли с явным намерением уморить осажденных голодом. А в довершение всего на грани открытого бунта находились голландские анклавы Капской колонии. Весь субконтинент полыхал враждой, и за пределы действия корабельных пушек власть британского правительства не распространялась.

Хотя мне ничего не было известно ни о наших планах, ни о положении дел на фронтах, а свежая новость об ужасном поражении в Натале еще тщательно скрывалась, сразу же по прибытии стало очевидно, что первые тяжелые столкновения произойдут в Натале. Армейскому же корпусу Буллера не собраться в Кейптауне и в Порт-Элизабете ранее чем через месяц-полтора. Таким образом, можно было успеть, понаблюдав военные действия в Натале, вернуться обратно в Капскую колонию к началу мощного и решительного наступления. Так рассудил я. И так же, несколько дней спустя, рассудил сэр Редверс Буллер, в чем впоследствии сильно раскаялся. Транспортное сообщение через свободную Оранжевую республику, разумеется, было прервано, и желающему попасть в Наталь предстояло потратить четыре дня на то, чтобы сначала проехать семьсот миль по железной дороге через Де-Аар и Стормберг до Порт-Элизабета, а оттуда маленьким почтовым суденышком или паромом доплыть до Дурбана. Железнодорожная колея от Де-Аара до Стормберга шла вдоль вражеской границы. Дорога не охранялась и в любую минуту могла быть перерезана. Однако в штабе считали, что проскочить шансы имеются, и вместе с обаятельным молодым корреспондентом «Манчестер гардиан» мистером Дж.-Б. Аткинсом, впоследствии главным редактором «Спектейтора», я пустился в путь. Наш поезд, как выяснилось, был последним, которому повезло, и когда мы добрались до Стормберга, железнодорожные служащие уже складывали вещи.

На пароходике водоизмещением в сто пятьдесят тонн мы отплыли из Ист-Лондона, терзаемые ужасным антарктическим штормовым ветром. Я всерьез боялся, что хилое наше суденышко захлестнет гребнем гигантского вала или швырнет на скалы, черные зубья которых торчали в какой-нибудь миле от нас по левому борту. Но все страхи были вскорости оттеснены ужасающими приступами морской болезни, подобных которым я в жизни не испытывал. Думаю, я не сумел бы пошевелиться даже ради спасения жизни. Б кормовой части под палубой помещался душный камбуз, где ютились — спали и ели — шесть или семь членов команды. Там я и валялся на койке в полном изнеможении, в то время как наша утлая скорлупка прыгала и качалась, и билась и болталась, и падала и кренилась, и почти опрокидывалась и вновь выпрямлялась, а по моим впечатлениям, крутилась колесом. И так час за часом весь томительный день, и еще более долгий и томительный вечер, и совсем уж бесконечную ночь. Я вспомнил тогда Титуса Оутса[37], который еще много лет после того, как его чуть не насмерть запороли плетьми, жил себе да здравствовал, и это воспоминание вкупе с верой в благость Провидения, умеющего все устроить к лучшему, поддерживало во мне хоть слабую, но надежду.

Но все имеет конец, и, к счастью, ничто не улетучивается так быстро, как память о физических страданиях. В целом же путешествие мое в Дурбан — это впечатление, которое, как поется в песенке,

Будет следовать за мной повсюду

До преклонных самых лет,

Когда памяти простынет след,

Когда день вчерашний позабуду.

Причалив в Дурбане, мы ночью отправились в Питермарицбург. В лазарете уже было полно раненых. Среди них я нашел Реджи Барнса, у которого было прострелено бедро. Его прошило пулей, выпущенной с близкого расстояния, во время с блеском выигранного нами боя при Эландслаагте, которым командовал мой приятель Иэн Гамильтон, ныне генерал. Реджи просветил меня относительно ситуации, рассказал о том, какие ловкие буры кавалеристы, какие меткие стрелки. А еще он показал мне свою ногу. Кость была цела, но нога от бедра до кончиков пальцев почернела. Хирург уверил меня, что это лишь синяк, а вовсе не гангрена, чего я поначалу испугался. Той же ночью я добрался до Эсткурта, крохотного захудалого городишка, насчитывающего всего несколько сот обитателей. Дальше поезда уже не ходили.