Мои прыжки - [25]

Изредка посматриваю на начальника штаба. Он стоит, окруженный моими учениками — парашютистами и укладчиками, и, кивая в мою сторону, что-то говорит с сердечной, теплой улыбкой.

Я жму всем руки и, чтобы преодолеть волнение, кричу летчику:

— Скорее в воздух!

Машина взметнулась, едва оторвавшись от стартовой площадки. Я оглянулся. Снежный вихрь скрыл меня от друзей. Я увидел их снова, когда машина шла уже кру́гом над аэродромом. На высоте, нарастающей с каждым мгновеньем, я еще больше чувствовал теплоту товарищеских проводов.

В последнюю минуту начальник штаба, волнуясь, подошел ко мне и, точно желая подбодрить, дружески тронул за плечо. Наши взгляды встретились. Я чувствовал — он что-то хотел сказать, но вместо слов вдруг крепко пожал мне руки и, чтобы разрядить напряжение, приказал летчику:

— Пошли! Смотреть за Кайтановым!

Сквозь затянутые целлулоидом окна кабины синел перелесок.

Стрелка альтиметра беззвучно накручивала каждую новую сотню метров.

Высоко. Земли не видно. Пропала и маленькая точка на аэродроме — мои друзья. Мы уже шли над светлыми, будто нарисованными облаками.

Машина со звоном врезалась ввысь, с каждым кругом набирая бо́льшую высоту. Я был в маске, но все же мороз, сухой и колкий, до боли жег лицо.

7 000 метров. Дышится легко и свободно, и я совсем не чувствую кислородного голода.

Летчик двойным кругом проходит на этой высоте и неожиданно для меня дает сигнал: «Готовься!»

С недоумением я смотрю на посиневшее лицо пилота, и мне сразу все становится понятным. Не выспавшись после ночных полетов, он пустился на высоту и уже на 7 000 метров почувствовал себя плохо.

С глухим ревом машина шла кру́гом на малом газу. Было обидно за летчика, за неиспользованную мощность мотора, способного поднять меня много выше.

Вялым поднятием руки летчик повторяет сигнал.

Нужно прыгать.

Решительно встаю, отбросив целлулоид. Смотрю на термометр: минус 41° Цельсия.

Присев на левый борт, я оцениваю обстановку и в момент, когда машина плавно делает крен, кувыркаюсь головой вниз.

Колкие струи холода мгновенно врываются за ворот, за тугие перехваты фетровых сапог.

В воздухе дважды делаю сальто и, взглянув в облачное «окно» на землю, выдергиваю кольцо.

Сквозь плотно обтянутый шлем резкий свист. Мороз еще сильнее обжигает лицо. В правой руке выдернутое кольцо. С изумлением смотрю вверх. Вслед за мной несется измятый, вытянувшийся в колбасу, не раскрывшийся купол парашюта.

С тревогой думаю: «А вдруг парашют неисправен?»

Метров 60 купол несется за мной, едва шевеля сморщенными клиньями и не раскрываясь. Потом парашют медленно расправляется, набирает воздух и распахивается, вздернув меня на стропах. В этот момент по куполу, освещенному ярким солнцем, скользит тень самолета… Я вижу, как низко надо мной кружит летчик, наблюдая за спуском.

В неравномерно согретом воздухе начинается качка. Под куполом парашюта меня так бросает в стороны, что ощущение холода пропадает.

Приоткрыв шлем, я подтягиваю стропы, чтобы ослабить качку, но меня болтает до пота. Земля пропала за слоем облаков. С высоты примерно 2 500 метров я снова ее увидел.

Подо мной лежали знакомые деревни — километров за 20 от аэродрома, — над которыми я часто летал на своем истребителе; знакомая река, разбегающаяся в этом месте двумя рукавами, и лес, клином уходящий на восток.

К этому лесу меня и несло.

Земля приближалась. За 30 минут полета на парашюте меня снесло на 21 километр от того места, где я оставил самолет.

Нужно было определить посадочную площадку. Подтянув стропы и уменьшив площадь торможения, я попытался сесть на территории первой деревушки. Расчеты не удались: воздушным течением меня снесло в сторону, на сосновый перелесок, — деревня оказалась левее. Я ткнулся в глубокий снег перед огромной сосной, едва не зацепившись краем купола за вершину.

Вздохнул, осмотрелся.

Конец деревни уходил прямо в перелесок. Из крайней избы выскочила старушка и с криком бросилась обратно. Сквозь приотворенную дверь из избы показались еще две головы.

Я засмеялся и, подбирая парашют, махнул им рукой: не бойтесь, мол, подходите. Никакого впечатления.

Выручил колхозный сторож Семен Сергеевич Ухов. Увидев меня с ранцем за плечами, он бросился навстречу и повел в ту самую избу, где укрылась перепуганная старушка.

В избе Семен Сергеевич стал рассказывать:

— Сижу на конюшне, смотрю — не то человек, не то птица. Только велика что-то, думаю себе, птица-то, или, может, плохо видеть стал… Опустился он ниже, смотрю — человек с зонтом, — понял, что летчик. Сын у меня в Оренбурге на летчика учится, — добавил он. — Писал в письме, что тоже прыгал.

Старушка недоверчиво приблизилась ко мне и, пощупав руками комбинезон, с любопытством стала рассматривать ранец. Вскоре избу пришлось оставить, — она доотказа наполнилась любопытными.

Все вышли на улицу. Пришлось разложить парашют на снегу, надеть на себя подвесную систему и в таком уже виде демонстрировать колхозникам свой спуск на парашюте. Все остались довольны.

В этой деревне почти ежедневно видели в воздухе машины нашей части, но парашютистов на их территорию никогда еще не заносило.