Мои прыжки - [24]

Подготовка к прыжку велась не только на высотных подъемах в воздух. Одновременно и на земле я тренировался в барокамере — аппарате особого устройства, в котором человек испытывает точно такое же действие разреженного воздуха, как и на любой высоте[1]. Не выходя из помещения, я «подымался» на высоту 6, 7, 8 тысяч метров и больше.

Почти три месяца я находился под повседневным наблюдением врача, соблюдая строгий режим и особую диэту. Пища, по указанию врача, принималась исключительно легкая, компактная и высококалорийная.

Понятно, что и в барокамере организм подвергается действию разреженного воздуха точно так же, как и при подъемах на самолете. Разница лишь в том, что в барокамере нет пониженной температуры, шума мотора, ощущения самого полета. Удобства барокамеры очевидны. Не затрачивая моторного ресурса и бензина, не завися от погоды, в камере можно подниматься на любые высоты.

Ни один рекордный полет или прыжок с парашютом у нас не был установлен без предварительного прохождения барокамеры.

Пике с 8 200 метров

Зима кончилась. Затянувшуюся тренировку пора было заканчивать. Предстоящая распутица могла помешать мне.

3 марта я решил сделать последний полет и набрать максимальную высоту. На 6 000 метров я уже поднимался свободно, но прыжок был задуман значительно выше — стало быть, нужно приучать себя к большей высоте.

Натянув на себя меховой комбинезон, пуховые бурки, теплый шлем и забравшись в заднюю кабину, я изнемогал от жары. Летчик Скитев понимал это и, вырулив на старт, требовал взлета. Перед нами в воздух ушло несколько боевых машин. Мы взлетели последними.

Первые 15–20 минут жара еще давала себя знать, но когда альтиметр показал 5 500 метров, я почувствовал холод. На минуту задумался — перенесет ли летчик максимальный подъем, но вспомнив, что он летит с кислородным прибором, успокоился.

Стрелка альтиметра перевалила за 6 500 метров. Самочувствие у меня было бодрое, даже игривое. Слегка перевалившись через борт кабины, смотрел я на землю. Земля была в тумане, и я с трудом различал прямоугольник аэродрома и поселок.

Полуобернувшись ко мне, Скитев поднял большой палец кверху:

«Хорошо! Машина свободно набирает высоту».

Задрав нос самолета кверху, Скитев пытался круче ввернуть спираль, но разреженность воздуха сказалась на работе винта. Тяга была недостаточна. Мотор не давал полной мощности. 7 800 метров.

Убеждаю себя, что высота эта легко переносима, хочу спокойно взглянуть через борт, но голова свисла в кабину, и тело как-то неожиданно размякло. Меня охватила сонливость. Смотрю на большой термометр — он должен стоять на стойке крыльев, совсем недалеко от меня, — но, как ни напрягаю свое зрение, ничего не вижу.

Пытаясь еще раз взглянуть на землю, я с силой перегнулся через борт, и в глазах моих вместо ожидаемой панорамы весело закружились разноцветные кружочки. Пересилив себя, я гляжу на альтиметр. На один миг вижу цифру «8 000», потом восьмерка уходит и остаются одни нули. Они начинают кружиться, рассеивая вокруг себя цвета спектра, исчезают, и я чувствую, что зрение начинает мне отказывать. Ни стрелки, ни нулей — ничего не вижу.

Огромным усилием воли заставляю себя поднять руку на борт кабины, но страшная сонливость парализует все тело. Я хочу шевельнуть ногой, — ноги неподвижны. Смутно вижу лицо Скитева и вялым движением головы даю понять: «Продолжай набор высоты».

Скитев пытается поднять машину выше, и слышно, как воздух режет звенящий винт.

Слабым движением головы я требую подъема и незаметно сползаю с сиденья в хвостовую часть фюзеляжа.

Очнулся я, почувствовав свободное дыханье. Машина находилась в горизонтальном полете. Было легко и весело. Взглянув на альтиметр, я изумился: высота 4 000 метров. Спрашиваю летчика: «Почему не пошли на высоту?» Тот отвечает: «Сделаем посадку — все объясню». Кругами снижаемся на землю, и через несколько минут машина касается посадочной площадки. Нас окружают товарищи.

Скитев рассказывает:

— Поднялись на восемь тысяч двести. Обернувшись, я увидел Кайтанова посиневшим, впавшим в бессознательное состояние, — понял, что плохо парню. Круто «пикнув», я снизился до четырех тысяч, когда Кайтанов, очнувшись, стал толкать меня в спину.

Этот полет укрепил мои намерения. Достигнув высоты 8 000 метров без кислородного прибора, я уже мог идти на прыжок.

На другой день впервые за зиму была сухая и ясная погода. Щурясь от яркого света, я отправился в штаб.

В кабинете начальника штаба произошел разговор:

— Сводка благоприятствует. Все ли у вас готово?

— Все готово. Разрешите идти на предельную высоту?

— А выдержите?

— Сколько возьмет самолет.

Парашюту не хватает воздуха

Вот и аэродром.

Мотор проверен, приборы испытаны. Сердце машины бьется ровно. Вокруг самолета люди.

Смотрю кругом. На огромном поле и самолет и люди кажутся маленькими, едва заметными. У борта кабины стоит начальник штаба, строго наказывая что-то летчику. Укладчик Матвеев смотрит на меня взглядом человека, извиняющегося за беспокойство, и подтягивает лямки парашюта, встряхивая меня для прочности.

Ожидание взлета становится томительным. Доктор Элькин похлопывает меня по плечу и шутит, как вечером за игрой в «козла». Я волнуюсь, но стараюсь казаться спокойным.