Мои первые сорок лет - [4]

* Ibid.

** Sachs Н. Afterword.— In: P. Domingo. My First Forty Years. London, 1983, p. 183.

Поставит ли его будущее в тот же ряд, что Карузо и Каллас, решит время. Однако уже сейчас несомненно одно: в лице Доминго мы имеем дело с крупнейшим представителем итальянской оперной традиции второй половины XX века, и его собственные свидетельства о своей богатой событиями артистической карьере представляют огромный интерес.

Алексей Парин

МАДРИД И МЕХИКО (1941-1961)

К дебюту в партии Альфреда, ведущей теноровой партии «Травиаты», я в двадцать лет технически еще не был готов. Она трудна для меня и сегодня. И все же в мае 1961 года в мексиканском городе Монтеррей я решился на этот шаг. Спектакль потребовал от меня огромных усилий, причем не только в пении. Ведь я просто не умел тогда контролировать свои чувства на сцене и в результате в том финальном ансамбле, где Альфред поет, обращаясь к Виолетте: «Не говори о смерти, не мучь меня...»*, буквально захлебывался от слез.

Но самое ужасное ожидало меня в конце второго акта. После моей реплики: «Кто бродит там по саду? Кто там?» —на сцену должен был выйти посыльный и осведомиться: «Господин Жермон?» Альфред отвечает: «Это я», и тот продолжает: «Недалеко отсюда, в пути, я встретил даму, она вам шлет записку». Затем посыльный уходит, а потрясенный Альфред читает сообщение о том, что Виолетта покинула его.

Увы, в тот вечер посыльный вообще не вышел, и ответить на мой вопрос: «Кто там?» — оказалось некому. Надо было мгновенно решать, что делать. Оглядевшись по сторонам, я ответил себе сам, спев: «Никого». Потом сделал круг около стола, за которым Виолетта в предыдущей сцене писала свое письмо. К счастью, на нем осталось еще несколько листков бумаги. Я взял один из них со словами: «От Виолетты!» — и дальше повел сцену так, будто Виолетта просто оставила для меня письмо, которое я должен был обнаружить. Этот инцидент, случившийся в начале карьеры, заставил меня понять, что на избранном поприще я должен быть готов абсолютно ко всему!

Однако мне не хотелось бы вводить вас в заблуждение, представляя дело так, будто я выскочил на сцену, не имея на то никаких оснований, не обладая должными театральными навыками, и мог лишь чисто инстинктивно находить выход из самой невероятной ситуации. Мои родители тоже посвятили свою жизнь музыкальному театру, сначала на родине — в Испании, потом в Мексике, и я не помню такого периода своей жизни, когда бы важнейшей ее частью не был театр.

* Оперные тексты, кроме особо оговоренных случаев, даются в переводах, принятых в советских театрах.— Прим. перев.

Я сильно привязан к своей семье. Само понятие семьи заложено во мне очень глубоко и многое определяет в моей жизни. Именно поэтому так жаль, что я не знал никого из своих прародителей. Оба дедушки и мать моего отца умерли еще до моего рождения, а бабушки со стороны матери не стало, когда я был еще ребенком. Весь наш род по женской линии происходит из басков, в то время как предки отца наполовину каталонцы, наполовину арагонцы. Некоторые члены семьи по отцовской линии жили в Ибисе, и, наверное, если покопаться в родословной поосновательнее, то можно найти моих предков и в Северной Африке.

И баски, и арагонцы славятся упорством, твердыми принципами и крепкой жизненной хваткой. Есть примечательный анекдот про арагонца, который уверяет своего приятеля, что сможет вбить в стену гвоздь не молотком, а головой. И вот, он принимается за дело, но гвоздь уходит в стену лишь на дюйм-два, а дальше — никак. Почему? Да потому, что с другой стороны стоит баск, который своей головой уперся в стену и не дает гвоздю пробить ее. Такая наследственность, скажем прямо, может быть очень полезна любому, кто решил сделать карьеру в исполнительском искусстве.

В Сарагосе, родном городе моего отца, есть ресторан «Каса Колас», расположенный в широко известном районе, называемом «El Tubo» («Труба»). Ресторан принадлежит старому господину, работавшему здесь официантом в те времена, когда заведение было собственностью моей бабушки. Она продала ресторан этому человеку перед своей смертью. В годы моего раннего детства ресторан прозвали «Вдова Доминго», потому что после преждевременной смерти мужа вести дело пришлось бабушке. Она была женщиной необыкновенно сильного характера, который проявлялся и в воспитании детей, и в хозяйственных делах. Клиенты ее, надо сказать, вежливостью не отличались, ведь в те дни заведение было скорее таверной, чем рестораном. Среди женщин своего поколения бабушка выделялась особой независимостью поведения. Она даже сама водила автомобиль, а тогда шел лишь 1918 год. Ее щедрость была хорошо известна в городе: однажды она выиграла в лотерею деньги и поделила их со своими служащими.

Когда умер дедушка, моему отцу, старшему среди троих детей в семье, исполнилось всего десять лет. В юности он брал уроки скрипки, потом играл в оркестрах, участвуя в представлениях опер и сарсуэл* в Сарагосе и других городах Испании. Но вскоре у отца открылся великолепный голос, и он начал петь баритоновые партии в сарсуэлах. Многие специалисты считали его ярким драматическим тенором и настойчиво советовали ехать в Германию для изучения вагнеровского репертуара, но отец был предан семье и не хотел скитаться вдали от дома. Еще в начале своей вокальной карьеры он сделал несколько записей на пластинки, и я нахожу сегодня, что тембр голоса старшего Пласидо Доминго поразительно похож на тембр моего голоса. Его кумиром был Мигель Флета, выдающийся испанский тенор, который пел Калафа на премьере «Турандот» в «Ла Скала». Флета славился умением легко переходить от мощного звука к pianissimo, и мой отец подражал его стилю, хотя и в качестве баритона. Отец удивительно чувствовал движение мелодической линии, его legato и diminuendo были великолепны. К несчастью, певческая карьера отца закончилась рано. В поездках он не следил за тем, чтобы теплее одеваться во время выступлений, и потому постепенно терял голос. Хорошо, что в сарсуэлах есть роли для характерных актеров с небольшими вокальными партиями. Благодаря этому мой отец смог продолжать выступления на сцене, а затем организовал собственную труппу.