Мои любимые дядюшки - [4]
Чаще всего он выезжал в Энгсмарн весной, так рано, что там было совсем пусто, или осенью, так поздно, что все уже было закрыто. Он называл эти поездки — «сафари». Прежде всего он покупал омара и фазана, их убирали в холодильник. Он приносил домой множество необходимых вещей, которые могут пригодиться на дикой безлюдной пустоши, а затем начиналась великая упаковка вещей, по строгой системе и очень быстро. Никому не разрешалось помогать. Все передавалось в автомобиль, а после этого дядя Эйнар говорил: «Теперь приходите! Сафари!»
Он укутывал в норковую шубу тетю Анну-Лису, Кузинулла хныкала изо всех сил. И вот мы пускались в путь.
Мне разрешалось занять переднее сиденье рядом с ним. Он управлял машиной разумно, беззаботно и поддерживал довольно большую скорость.
Мы не разговаривали однажды до самого Куэнгена, когда дядя Эйнар спросил меня, чем я планировала заняться в этот день. Я сказала, что у меня предварительный экзамен, а он спросил, важен ли он для моей работы или же важна просто отметка; я сказала, что только отметка, и этим дело закончилось.
Но потом все очень осложнилось. Дом дяди Эйнара совершенно замерз, был холодный как лед, Андерсон не нарубил дров и не разжег огонь в печке, как обещал.
— Оставайся в машине, — сказал дядя Эйнар.
Он пошел в дровяной сарай, и вскоре я услышала, как он рубит дрова. А я знала, что он любит рубить дрова.
Получилось очень хорошее сафари.
Дядя Эйнар разжег огонь в открытой печке, чтобы дрова разгорелись как следует. Он дал нам горячий ром с имбирем и маслом (Кузинулла пила теплый сок), а потом отправился на кухню готовить фазана.
Но я все время не могла успокоиться из-за Андерсона, который не выполнил своей работы. Понимал ли Андерсон, что он наделал и что теперь рази навсегда дядя Эйнар будет его презирать? С другой стороны, в том случае, если дядя Эйнар понял, что благодаря измене Андерсона получилось еще более убедительное сафари, — возможно, это поможет ему отказаться от своего презрения и сохранить самоуважение? Я, во всяком случае, пытаюсь верить в то, что не стоит ни на дюйм отступать от своих принципов, даже если это непрактично. Но как бы то ни было, если смотреть на это с точки зрения общественной морали, я хочу сказать — не перестала ли измена Андерсона быть изменой из-за того, что дядя Эйнар любил рубить дрова?
Я много думала…
Был чудесный весенний вечер, абсолютная тишина, только птицы-длиннохвостки верещали где-то очень далеко. Я решила спать на воле. Недалеко от дровяного сарая была большая сосна с удобно разветвленными ветвями. Дядя Эйнар считал, что это хорошая идея. «Действуй», — сказал он. Обычно где-то часа в четыре утра все равно уходят в дом.
Когда я вошла в дом, то увидела, что мне не постелили постель, и я могла спать где угодно, утром они также ничего не сказали. Солнце светило все время, но стоял ледяной холод. Я плавала между льдинами в заливе, где летом обычно купаются, и дядя Эйнар наверняка заметил, что я плаваю, но он и вида не подал.
А вообще-то это было довольно плохое время, в школе дела шли неважно, и я начала размышлять о ненужных вещах и почти без всякой причины сделалась меланхоликом.
В ту весну дядя Харальд жил рядом со мной на чердаке за стенкой, время от времени мы сталкивались на лестнице, и он говорил тогда: «Привет, привет, дорогая племянница, как дела?» А я отвечала: «Дерьмо и имбирь» (цитата из дяди Торстена), а Харальд отвечал: «У меня встреча с ветерком» и спускался, посвистывая, дальше по лестнице на улицу Норр Меларстранд.
В некотором роде он был самым известным из всех моих дядюшек, возможно, не как преподаватель математики, а как великий яхтсмен, горнолыжник, покоритель горных вершин — в общем, по большому счету, отчаянный смельчак. Харальд был последним ребенком бабушки, он появился на свет, когда братья уже давно стали самостоятельными, и, естественно, он чувствовал себя маленьким и всего боялся, и, плюс ко всему, над ним еще и подтрунивали!
Мне доверили иллюстрировать судовые журналы Харальда. Я придумала его подпись в красках с парусом и горной вершиной.
Моряки в экипаже Харальда любили его и были так же молоды, как он, но со временем они повзрослели, переженились и все такое, и у них уже не было времени на путешествия. Однажды, меланхолической весной, дядя Харальд пришел и мимоходом спросил, как бы я в принципе отнеслась, например, к морскому альпинизму?
Он хотел взять меня с собой. Несмотря на то, что знал: я ни на что не гожусь ни в парусном спорте, ни в слаломе и до смерти боюсь гор, он все-таки хотел, чтобы я была с ним! Я отказалась. А мое сердце чуть не разорвалось от гордости и отчаяния.
В последнюю весну я получила стипендию.
Я прибежала к дяде Эйнару и закричала:
— Посмотри, что я сделала!
— Очень хорошо, — сказал он. — Ничего другого не могу сказать, только «очень хорошо».
Я взяла свою стипендию в самых мелких купюрах, которые только имелись в банке, и, придя домой, швырнула их под самый потолок, и они парили надо мной, как золотой дождь над Данаей, но мне показалось это просто глупым, и я снова побежала к дяде Эйнару и крикнула ему:
