Мои часы идут иначе - [49]

Но ведь астрологи при своих расчетах опираются на Солнце, Луну и восемь планет; они работают в соответствии с геоцентрической системой и помещают нашу крошечную Землю в центре космоса. А как тогда быть с миллиардами еще неоткрытых звезд в других солнечных системах, которые, несомненно, существуют в единой Вселенной? Цельные размеры ее ведь пока еще непостижимы и навсегда останутся недоступными… И как быть с явлением так называемого земного излучения, с которым точные науки до сих пор как следует не разобрались, хотя существует довольно много наблюдений, указывающих на то, что воздействие подобных лучей находится в сфере реального?

Мне представляется, что не следует смешивать друг с другом физику и метафизику, ведь обе подчиняются собственным законам.

Но так же мало я склонна опрометчиво считать суеверием то, что сегодня не поддается разумному толкованию.

Обсуждая все это с коллегами в первые месяцы войны, я еще не знаю, какие необъяснимые события поджидают меня: так, одна знакомая хиромантка изучает линии на ладони моей дочери Ады и говорит мне, что ее брак будет длиться шесть лет, но уже после трех лет совместной жизни она охладеет к своему мужу.

Ада в этот момент влюблена по уши и убеждена, что уж на этот раз счастье ее будет длиться вечно. Хиромантка оказалась права. И все же все замужества Ады не оставят в памяти тяжелого следа, хотя едва ли можно было бы делать более непредсказуемый выбор мужей: кинооператор Франц Ваймайр, дамский врач Вильгельм Руст (от него у нее будет дочь Вера, которая тоже станет актрисой) и боксер Конни Ракс. В этом браке появится сын Миша, который служит сейчас в Бундесвере.

И еще в одном оказалась права хиромантка. «После сорокалетия вашей дочери угрожает опасность в бесконечности», — предсказывает она.

С тех пор я беспокоюсь всякий раз, когда Ада садится в самолет. Утром рокового дня она говорит мне:

— Я ничего не могу с этим поделать — каждый раз перед полетом во мне рождается страх. Хотя переношу я его хорошо. У меня просто плохое предчувствие…

— Тогда не лети, ради Бога! — заклинаю я ее.

Несколькими часами позднее самолет разбивается.

Когда я узнаю ужасную весть, со мною не происходит ничего того, что обычно в таких случаях бывает с человеком и чего опасаются мои друзья, поскольку знают, как близки мы были с Адой: я не теряю сознания, внешне — в обычном понимании — не потрясена. Лишь немногие, самые близкие, знают: моя внутренняя связь с Адой не оборвана ее смертью, да, нисколько. Я, как и прежде, слышу ее чистый звонкий голос, слышу ее радостное «зайчик» (так с детских лет она звала меня), слышу его днем, но еще чаще — по ночам в сновидениях…

Сны, как мне кажется, нечто большее, нежели просто смутное отражение внутреннего состояния. Я стала обращать на них внимание, всерьез воспринимать и толковать с тех пор, как в ночь после спектакля на гастролях в Вене мне снилось, будто я с двумя моими берлинскими коллегами куда-то еду в сельской местности. За рулем шофер. Вдруг автомобиль поворачивается вокруг своей оси и сваливается влево под откос. Небольшая, низкая кирпичная стена сдерживает наше падение. На краю дороги надломленное вишневое деревце, с ветвей которого на нас сыплются лепестки. Меня поражает, что лоб шофера поранен, но рана не кровоточит. Я вижу, как к нам бегут люди, чтобы вытащить нас из машины и отвести в здание, похожее на замок. Особенно искусно выкованы железные ворота. В доме горит разноцветными огнями рождественская елка.

Вот такой сон.

23 декабря мы выезжаем; нам хочется к Рождеству поспеть домой. Погода для поездки отвратительная. Попеременно идет то снег, то дождь. Дорога обледенела.

Я сижу рядом с водителем и пытаюсь найти по карте ближайший путь к границе. Вероятно, я выбираю неверное направление. Дорога становится узкой и еще хуже, чем до сих пор; она вьется вдоль склона. Мы решаем повернуть назад. В это время автомобиль соскальзывает под откос. Нас заносит. Я ощущаю удар в голову и теряю сознание. Придя в себя, отмечаю, что сцена точно соответствует моему сну: машина натолкнулась на маленькую кирпичную стенку, которая и спасла нас от падения с обрыва. На обочине надломилась небольшая вишня, на ветвях которой висят редкие сохранившиеся хлопья снега. Шофер легко ранен.

Какой-то крестьянин отвозит нас на своей телеге в близлежащий замок; на въезде я узнаю кованые ворота из моего сновидения…

Еще загадочнее другой сон: я вижу себя стоящей в крестьянском наряде на ратушной площади средневекового Нюрнберга; я знаю, что мне поручено отнести овощи хозяину постоялого двора «У зеленой щуки». Над дверями постоялого двора висит искусно выкованный щит с прекрасной копией герба дома — рыбой. В трактире я иду по длинному темному коридору. Вдруг ландскнехты набрасываются на меня. Я просыпаюсь в холодном поту…

Во второй половине дня с визитом приходит врач моей мамы, индус. Я рассказываю ему мой сон.

— Вы видели эпизод из вашей прежней жизни, — говорит доктор С. Я смеюсь. Лучше всего вам как-нибудь съездить в Нюрнберг, — улыбается индус.

Выбрав пару свободных от съемок дней, сажусь в машину и еду в город, в котором никогда не бывала прежде; его романтическая красота очаровывает меня. Я брожу по улицам и неожиданно сворачиваю в один маленький боковой переулок, который прямо-таки притягивает меня. В этом переулке стоит гостиница «У щуки». Я нашла дорогу к привидевшемуся мне постоялому двору с безошибочной точностью…