Мои часы идут иначе - [28]

Подруга не сразу узнает меня в моем наряде. Я снимаю платок. Теперь она бросается мне на шею и что-то лепечет о худобе и истощении.

— Неужели человек может быть таким отощавшим, — потрясенно бормочет она.

Я в Германии — в бедной, разрушенной войной и инфляцией и тем не менее богатой стране, если помнить о нищете в России.

Подруга тащит меня в ближайшее кафе и заказывает пирожные со взбитыми сливками.

Я не могу устоять.

— Ты приехала навсегда? — спрашивает она.

Я трясу головой и отвечаю с совсем неприлично набитым ртом:

— Нет, на полтора месяца.

Я останусь навсегда и увижу Москву снова лишь после второй мировой войны. Заключенная под особый арест, я должна буду рассказать советскому правительству «интересные подробности» о главных немецких нацистах.

Но все это еще впереди. Пока же — не успев приехать в Берлин — я залегаю в постель: мой ослабевший желудок бунтует против пирожных и взбитых сливок. «Месть» его длится несколько дней.

Германия и немое кино

Моя кровать стоит в комнате типичного берлинского пансиона на Гроссбееренштрассе. Как и большинство владелиц маленьких пансионов в так называемых приличных жилых кварталах, моя хозяйка потеряла своего мужа-офицера на войне. Она знавала лучшие дни и соответствующим образом держит себя. Хозяйка ведет себя несколько сухо, но в то же время старается привести мой желудок в порядок и отдает горничной точные распоряжения, полагая, что в этих случаях нужно пить много отвара ромашки. Наше взаимопонимание в этом отношении полное; в остальном же мы едва понимаем друг друга — я знаю лишь несколько слов по-немецки, а она ни слова по-русски.

Моя подруга переводит. Она вообще мой добрый ангел в эти первые недели в Берлине.

Как только я немного прихожу в себя, мы идем к ювелиру. Пора продавать мое контрабандное кольцо.

Ювелир — маленькое, с блестящей лысиной проворное существо — прыгает вокруг, словно резиновый мячик, беспрестанно усаживает нас, извергает слова, как водопад, изучает кольцо. Нет, он священнодействует, исследует кольцо, как выжига, одобрительно поджимает губы и называет цену, от которой моя подруга бледнеет. Я вопросительно смотрю на нее. Цена намного ниже стоимости.

Мы встаем.

Ювелир продолжает вертеться вокруг, беспрестанно треща, жалуется на ужасные времена, дико жестикулируя, твердит «жаль, жаль», готов накинуть еще сотню марок и причитает, будто дает такую цену себе в убыток.

Разумеется, уж он-то ни в коем случае не обанкротится. Напротив: единственное, что в эти времена бешеной инфляции, галопирующего обесценения денег еще обладает стабильностью, так это ценности и украшения. Мое кольцо наш ловкий ювелир перепродаст, как только марка снова стабилизируется.

Но я не могу ждать так долго. Мне необходимы деньги для повседневной жизни. Итак, я оплакиваю мое миленькое колечко невидимыми слезами и кладу его на столик ювелира. Потом иду с подругой покупать туфли, настоящие туфли. Я уже не снимаю их, а мои русские сапоги на картонной подошве прошу упаковать. Я выхожу из обувного магазина, словно княжна из бального зала. В целом я перебиваюсь случайными заработками различного рода. Снова вырезаю шахматные фигурки, начинаю лепить, сначала исключительно для собственного удовольствия, но вскоре на заказ все растущего числа клиентов. Добрая половина их русские эмигранты. Благодаря им передо мной открывается новый круг знакомств, расширяются личные связи.

Однажды подруга берет меня в гости к знакомым. Они в свою очередь приглашают меня на маленькую вечеринку, на которой должны присутствовать кинематографисты. О кинематографистах я не имею представления; в России я играла лишь в театре…

Я встречаюсь с людьми из мира кино, в том числе с Эрихом Поммером, выдающимся кинопродюсером Германии.

Поммер перед войной работал в Берлинском филиале французской кинофабрики «Гомон», во время войны был командирован на Балканы для руководства там филиалом студии кинофотодокументалистики (BUFA). Сейчас он директор «Декла-Биоскоп», одной из немногих фирм, еще не скупленных крупной фирмой «УФА».

Поммеру известна история возникновения «УФА», и он протестовал против ее создания. Он знает, что генерал-квартирмейстер Людендорф и Георг фон Штраус, директор «Дойчен Банк», еще во время войны сошлись во мнении о необходимости основать фирму «УФА» (Universal Film AG). Генерал — чтобы противопоставить вражеской кинопропаганде собственную, директор банка — поначалу лишь для того, чтобы замаскировать интересы своего банкирского дома в нефти и экономическую активность на Балканах, точно так же, как это уже сделала конкурирующая группа тяжелой промышленности: Крупп, Тиссен, Штиннес.

«УФА» была создана с начальным капиталом в 25 миллионов марок при государственном участии. То, что после войны для господина фон Штрауса отпала необходимость в прикрытии экономического характера фирмы и ее собственное предназначение — выпускать фильмы — теперь монопольно выдвинулось на первый план, — это из другой оперы; а что чуть позднее и Эрих Поммер стал работать для «УФА», это тоже другая история.

Во всяком случае, когда я в Берлине купила свою первую пару обуви и оказалась на этой вечеринке с кинодеятелями, Эрих Поммер еще был директором «Декла-Биоскоп», директором, который не просто разбирался в своем деле, но знал абсолютно все и обладал тем, что отличает крупного продюсера — эту своеобразную смесь торговца и художника, — чутьем. Поммер уже заполучил из Вены режиссера Фрица Ланга* и теперь ведет переговоры с одним человеком, имя которого когда-то было Фридрих Вильгельм Плумпе**, что полностью противоречит его холодно-аристократической, холеной внешности. Теперь его зовут Фридрих Вильгельм Мурнау, и, как режиссер, он творит историю кино.