Мои 365 любовников - [10]

Я собралась, было, помахать ей зонтиком и поздороваться, когда Ксандль остудил мой пыл, велев мне сидеть тихо, потому что даме-де не пристало орать из экипажа. Но я всё же помахала ей через плечо, и она от изумления рот разинула.

Перед заведением «виноградарши Ресль» уже царило небывалое столпотворение, и всё было забито до отказа. Однако маленький толстый младший кельнер, в этот момент стоявший у ворот, как только узнал наши экипажи, опрометью кинулся в дом. И когда мы остановились перед рестораном, на пороге появилась сама Ресль в сопровождении оркестра, чтобы приветствовать нас, ибо Ксандль был известен здесь как щедрый «барин» и его любили. Музыканты грянули туш, Ксандль с видом эрцгерцога поздоровался со всеми и, проходя мимо шикарной хозяйки, коснулся плечом её груди в белом фартуке. Та сделала вид, что ничего не заметила и торжественно повела нас через весь сад к симпатичному маленькому садовому домику, «беседке», которая была зарезервирована за нами и сплошь уставлена букетами олеандров.

Пока мы рассаживались с изысканной неторопливостью, оркестр, расположившись перед беседкой, исполнил любимую песню Ксандля «Господь создал вино и женщин». Я со Штеффи отправилась в туалет, и там она показала мне свою симпатичную, круглую попу, сплошь покрытую синяками, так усердно поработали над ней Вамбахер и Бирнекер. Несколько синяков осталось и у меня, однако мы утешались тем, что всё могло кончиться для нас и гораздо хуже.

Когда мы вернулись к компании, на столе уже стояли свечи в садовых подсвечниках, а господа приготовили для нас прекрасные места, только на сей раз Штеффи сидела между Ксандлем и Лехнером, а я – между Вамбахером и Бирнекером. Видимо, мужчины так договорились друг с другом, и мы тоже не возражали против такой комбинации, в «поваляшках» такая смена партнёров даже очень полезна.

Шикарная хозяйка «плодов виноградной лозы» в этот момент как раз склонилась над нашим столом. Она обсуждала с моим Ксандлем, какое вино мы желаем пить. Это была крупная пышнотелая блондинка со светло-русыми локонами и небольшим двойным подбородком. Грудь её была таких исполинских размеров, что на ней, казалось, можно было бы сидеть, но в целом выглядела симпатичной и тугой, как полагается, и её большие соски проглядывали сквозь нагрудник белого фартука и сквозь тонкую летнюю блузку. Разговаривая с Ксандлем, она почти водрузила свои гигантские груди на стол, и мужчины, ухмыляясь, заглядывали за вырез.

– Перестань, Ресль, я же сейчас ослепну! – вполголоса пробурчал Лехнер.

Хозяйка слегка покраснела, и рука Лехнера исчезла под столом. Потом Ресль тихонько взвизгнула, а Лехнер лицемерно спросил:

– С каких это пор ты стала такая пугливая?

Извозчик, доставивший нас, притащил из фиакра целого жареного гуся, колбасы, окорока и салями, всё из коптильни моего Ксандля. Огромное блюдо с тортом домашней выпечки в свою очередь подал маленький пикколо, на столе во множестве литровых бутылок уже искрилось молодое вино, и мы с трудом представляли себе, как уплетём всё это добро.

Проходя мимо нашего стола с корзиной сыров и салями, торговец деликатесами при виде нашего изобилия скорчил унылую физиономию. Вамбахер в утешение взял из его корзины палку салями и вручил человеку купюру в пять гульденов.

Мы очень мило и тесно расположились за круглым столом и приступили к трапезе. Мужчины положили нам руки на бёдра и щекотали нас, вино исчезало, будто его и не было, свечи в садовых светильниках мерцали, Бирнекер наливал мне один бокал за другим, я уже слегка захмелела, однако чувствовала себя как никогда хорошо. И Ресль то и дело подходила к нашему столу, чтобы справиться, не нуждаемся ли мы в чем-нибудь.. Однако у нас было абсолютно всё. Это ей, похоже, было что-то надо, потому что она вела себя очень доверительно и всё терлась около мужчин. Когда кому-нибудь из них вдруг что-то требовалось, он придерживал её на ходу за краешек подола, юбка взлетала до половины ляжки, и, таким образом, Ресль часто демонстрировала пару весьма крупных, однако стройных икр. На ней были длинные чёрные чулки, поднятые очень высоко, и к ним тёмно-красные подвязки. Всегда, когда кто-то из мужчин удерживал её, она взвизгивала и возвращалась к столу, чтобы дать «ветренику» шлепок. Однажды, расправляясь с Бирнекером, она опустилась на него своими гигантскими титьками. Лицо Бирнекера целиком исчезло под этим богатством, и он, с трудом переводя дух, отчаянно взмолился:

– Боже правый, да я сейчас задохнусь!

Одним словом, Ресль весьма заботилась о том, чтобы мужчины буквально сгорали от сладострастия, и все мы были уже изрядно навеселе. К тому же почти стемнело. Мало-помалу мои соседи принялись за мою рубашку, они справа и слева медленно поддёргивали мою верхнюю и нижнюю юбки из жёлтого шёлка всё выше и выше, обнажая колени. Вамбахер шептал мне на ухо, что хотел бы только удостовериться, такие ли красивые у меня подвязки, какие носит Ресль. Его влажные ладони скользили всё выше, а Бирнекер пытался забраться мне между ляжек, однако я крепко стиснула ноги, справедливо полагая, что только терпение венчается лаврами. Но когда музыканты в очередной раз заиграли удалой марш, я откинулась на спинку сидения и опустила руки под стол, как будто у меня закружилась голова. Затем я взялась под столом за ширинки своих соседей и очень неторопливо стала разминать прекрасные длинные хоботы в их брюках до тех пор, пока они не поднялись до жилетки. Вамбахеру я сама расстегнула пуговицы на брюках, с Бирнекером задача оказалась сложнее, поскольку он сидел слева от меня. В итоге ему пришлось это сделать самостоятельно, что заняло много времени, потому что руки у него уже немного дрожали. Теперь в моих руках находилось два раскалённых хобота. У Вамбахера он был толстый и шершавый, с огромной широкой головкой, по форме очень напоминавшей гриб. Хобот Бирнекера был длинный, тонкий и весь ослизлый – на него разок накатило ещё в брюках, но именно благодаря этому второй раз дело пошло как по маслу. И я начала довольно неторопливо растирать оба в такт музыке. Вамбахер неуверенным голосом спросил меня: