Могрость - [28]

Почва под ногами плыла паром. Легкие жгло огнем. На втором шаге ее настиг оглушительный выстрел. Аня вжала голову в плечи, когда за спиной грянул приказ:

– На кладбище! И поживее.

Спасовав, Аня повернулась. Громила перезарядил ружье, объясняя:

– Выстрелы отпугивают, если их слышат в Сажном. Ненадолго.

– Там заметят дым, – уверяла его. – Здесь пожар!

Он качнул головой отрицательно. Он видел ее колебания, решимость бежать к мосту, в едкую ловушку мглы. Дуло ружья уставилось в область плеча, и лесничий хладнокровно предупредил:

– Если ты ослушаешься, я прострелю тебе руку. Ты побежишь, – дуло направилось в колено, – и наступит черед ноги. Метра два ты похромаешь, потом закашляешься, упадешь. А потом начнешь умолять меня выстрелить в голову. Но я не выстрелю. Пусть насыщается. Тут либо ты, либо мы оба. Она щадит страдающих.

– Она?

– Могрость. – Он плавно качнул вбок голову. – В дыму.

Ветер стихал, дым шипяще смыкался. Кожу холодил ужас: осязаемый, притаившийся за спиной – повсюду на тропе к отступлению.

Страх хищных образов отступал, сменяясь осязаемой угрозой расстрела. В Сажном охотники увечились часто. Аня достаточно знала о том, как картечь дробит кости и разрывает суставы. Давясь слезами, она подняла руки:

– Хорошо. Только не стреляйте. Я иду.

Собака бежала поводырем. Они торопливо вошли за ограду кладбища. Двигались вдоль каменной кладки шустрым темпом. За надгробиями и елками скрывалась землянка Кашапова в рыжей шапке-черепице, обнесенная новым забором из профнастила. На косой скамье возле калитки сидел Витя. Он обхватывал плечи руками крест-накрест, смотря в одну точку на гранитной плите.

– Витя, – скривилась Аня в подступающем рыдании. – Витя, ты цел?

Брат выпрямился деревяшкой, осматривая ее:

– У тебя лицо в ранах. Кровь. – Он покосился на бормочущий туман. – Ты видела?

Она сквозь слезы закивала. Лесничий отпер калитку ключом, буркнул псу: «Зовут? Еще всыпем, пусть ползет. А пока… – махнул он рукой на узкий двор.

Овчарка засеменила к деревянному крыльцу. Лесничий обратился к Вите:

– Скоро снегопад начнется – тогда дым исчезнет. А пока здесь ждите. Или в доме. На кладбище ей путь закрыт. Здесь безопасно.

Он вошел во двор. Брат с сестрой переглянулись.

– Пошли? – склонился Витя над разболтанной ручкой калитки.

– Ты спятил?

Паниковать Аня умела громко, но сейчас лишь шептала, иногда голос позвякивал истерически.

– Нужно к людям. – Расхаживала взад-вперед. – Здесь пожар. Почему пожарных не вызвали? Здесь просто… Это…

Она уронила голову в ладони.

– Пожара нет.

– Чушь, гляди сколько дыма! Лес подожгли.

– Нет. Я ходил вдоль ограды. Ничего не горит. Ни огонька.

Аня сжала губы, сдерживая рыдание, всматриваясь в его глаза.

– Нужно к людям. – Пискливо растолковала: – К лю-дям.

Витя согласно кивнул, но сел на скамью. Аня тоже села рядом. Они больше не смотрели друг на друга, вслушиваясь в бормотание тумана, теряя взгляды в вездесущей мгле.

– Если я в обморок свалюсь, бросишь меня? – она стучала зубами от холода, сжимая до боли кулаки.

– Идем в дом. Байчурин…

– Он меня убить хотел! Он так и сказал. «Пусть насыщается», – шепнула. – Чокнутый.

Витя обнял ее, делясь остатком тепла, но Аня дрожала, словно лихорадила, – всхлипнула, уткнулась в его грудь и разрыдалась.

– Скажи, что этого не было. Ничего этого не было, – бредила она в его куртку, зажмуриваясь сильнее. – Скажи, что я помешалась! Скажи, что не было!

Он поглаживал ее механически по спине, всматриваясь в смог за кладбищем. Среди клубов дыма бродил угловатый силуэт. Женский. Костлявый и слепой. Мохнатые сгустки скреблись по камню ограды, поскуливали, хрипели. И брат с сестрой сидели до заката статуями, коченея на морозе, но страшась отойти от дома, ступить за защитную ограду.

Вечер принес снегопад. Дым осел, запах гари улетучился. Мобильники запищали сообщениями.

Полумрак округи прорезал желтый свет фар: легковушка остановилась у распахнутого каркаса ворот. Два хмурых парня начали доставать лопаты из багажника, переговариваясь вполголоса. Из дома появился Байчурин.

– Ритуальные услуги, – пояснил он перепуганным ребятам на скамье. – Глядите не околейте. Лучше до ночи уйти.

* * *

Аня с Витей пришли домой в полубреду. Они и слова не проронили по дороге. Просто шагали, шагали, шагали – не оглядываясь, не поднимая взгляды.

Дома Аня закрылась в ванной и врубила душ. Брата сторонилась, с бабушкой объяснятся не желала. Напилась снотворных лекарств, присмирела и вялыми движениями упаковала чемодан.

– Уезжаешь? – спросил Витя, выключая телевизор.

Аня лежала под одеялом, отупевшим взглядом скользя по окнам. Стекла чернели на свету, скрывая двор.

– Нам придется это обсудить.

– Нет! – пресекла. – Ничего не было. Ничего.

Витя уступил, протянул руку, но Аня судорожно отпрянула. Он помедлил минуту, испуганно наблюдая как сестра вжимается в подушку, потянулся к выключателю.

– Пусть горит.

И Витя оставил тлеть пыльную лампу на комоде.

Ночью бабушка порывалась погасить свет, но любая попытка заканчивалась истерикой сестры. Витя из комнаты не выходил. Он смотрел на млечную полосу на стене и вспоминал сказки, которые им на ночь рассказывала мама. В них героям не воспрещалось бояться. И он боялся. Боялся, но думал о том, что теперь делать и как дальше жить. Тьма не вселяла уверенности, по углам схоронились ползучие соглядатаи. А потом у Купчихи запел петух, и детские суеверия отступили. Он решил отложить разговор с сестрой до завтрака, даже придумал разумные объяснения. Но с рассветом Аня покинула дом. Не простившись, тихо, как призрак, она опять сбежала от правды.