Могло быть и так, или Эльфы тоже люди - [34]

Сейчас так надо. Войны начинаются не с оружия, не с армий. А с неудач дипломатии. Оружие — это последний аргумент, когда кончились слова. Когда интриги раскрыты. Когда нет ни сил, ни времени плести новые. Войне оружия предшествует война информации, дипломатии, война слов. Война ума. Когда устаёт ум политиков, поднимаются воевать армии. Тогда начинается война умов полководцев: интриги тактик, стратегий, ухищрений, гамбитов. И война идей. Если рядовые ГОТОВЫ умирать «за идею», убивая противников, защищая свои идеалы — они победят даже многочисленных врагов. Если они ИДУТ умирать, не понимая, зачем, не желая воевать, страшась смерти — они будут уничтожены.

А дальше снова начнётся война политиков, и побеждённые будут торговаться за свои жизни и культуру, за территорию и власть.

Иногда победители ликуют, не подозревая, что побеждённые дёргают их за ниточки, словно детских соломенных кукол.

Это как шахматы… Игра в мире Разных.

Порой войну называют Столетней, тогда как армии бились всего неделю. Порой получается выиграть, не применяя оружие вовсе…

Иногда случается, что один народ нападает на соседей, держит их в подчинении несколько лет. А потом теряет силы, жрёт себя изнутри, правители грызутся друг с другом. И империя победителей распадается, освобождая все свои колонии: массовая амнистия.

Очень редко, но бывает, что пленённый народ сбегает от победителей, устраивает своё государство в другом месте. Оставляя после себя разорённые города и пепел сожжённого хлеба.

Но это бывает лишь тогда, когда народу есть, куда идти.

У серых как раз так и случилось…

Но я увлёкся историей, замучил тебя, наверно. Ты — дитя мирного времени. Тяжело тебе будет жить со стариком. У которого за плечами война, побег, объединение народа… и уйма брошенных детей. Но нашего я не брошу. Я хочу видеть, как он растёт. Хочу слышать, как он зовёт меня «папа». Даже если я буду предателем. Подлецом. Я не отдам его на воспитание, как отдают других детей. Я воспитаю его сам и расскажу ему историю двух войн, которые я видел. Я расскажу ему, как всё было на самом деле, а не так, как ему преподнесут наши Властители. Эти пятеро умудрились запудрить мозги всему народу.

Но это их правда. А я расскажу нашему ребёнку свою правду. И ошибку Властителей. Старую и самую первую, главную ошибку.

Ты такая молодая, ты не поймёшь эту войну, но окажешься в самом центре, рядом со мной. Не все, кто был на войне, понимают её. Её цели, её исход, цену и необходимость её жертв. И многие сегодняшние правители не поймут… Но они уже не будут правителями.

Но до этого ещё далеко. Спи, моя милая, готовься. Тебе и малышу предстоит нелёгкая работа».

Он наконец поднял глаза, взглянул на её лицо. Она смотрела на него внимательными болотно-зелёными глазами, улыбалась.

— Ты… давно слушаешь? Я задумался… — смутился он.

— Не очень. Что-то про ошибку Пяти Первых. Но я не поняла. Мне больно. Тянет спину… — она слышала мужчину, но слушала лишь своё дитя.

— Терпи, милая, держись, — он нежно сжимал её руку. — Ложись удобно. Скоро всё закончится. — Он не понимал, зачем он говорит это, ведь она его не слушает. Когда он был молод, мужчин выгоняли вон от рожениц. Но сейчас он должен быть с ней, чтобы ничего не случилось.

Сейчас всё шло хорошо. Пара схваток, пара потуг, — и вот он, детский плач, вышедший послед… И на дрожащих руках — дрожащий вопящий младенец. Порой, женщины справлялись в одиночку. Но если рядом есть волнующийся любящий мужчина — что ж не покапризничать, не пожаловаться на боль. Лишь эта боль возвышает женщин в глазах мужчин. В этой женской слабости — истинно женская сила…

Она не кричала, нет. Она «мужественно» сдерживала стоны. И очень старалась. И с первым криком малыша она просто тихо заплакала. От счастья. Все мышцы тряслись от пережитого напряжения. Она даже не предполагала, что так бывает.

Кровь почти закончилась. Малыш с обрезанной пуповиной завёрнут в чистую мягкую ткань. Единственный со времён прихода серых — Безымянный. Они не отдадут его, ему не выжгут татуировку с номером. Без имени, значит, — без судьбы. Потому что пока нет имени, Судьба не будет плести ниточку; не будет у человека оберега; не будет названия.

— Я люблю тебя, малыш… — при первых звуках материнского голоса рёв умолк, большие детские иссиня-чёрные глаза искали ту, что говорила с ним. — Вот мы и родились. Мы с тобой такие молодцы! Теперь всё будет хорошо. Я рядом, папа рядом. Заживём! Такой труд большой, так тебе было тяжело. Но теперь всё хорошо, отдыхай, маленький… — она боялась замолчать, напугать его тишиной и говорила всякую чушь. Гладила его по вискам и щёчкам ещё дрожащими пальцами.

И всё время улыбалась. Для неё не осталось мира: только она и двое её любимых мужчин. Малыш слушал, зевал, смыкал сонные глазки. Настоящий мужик: сделал свою работу — родился — и спать. Слушал родной мамин голос и чувствовал успокаивающий ритм пульса папиных рук. Безымянный тихо уснул, чуть приоткрыв рот…

— Ты остался, — прошептала девушка, зачарованно глядя на возлюбленного.

Теперь она ему верила: он обещал остаться — и остался. Теперь у неё нет поводов ему не верить. Она поверит всему, что он скажет.