Могильщик. Цена покоя - [41]

Грест ещё поворочался под одеялом, полежал с закрытыми глазами, но сон упорно не шёл. В конце концов, он поднялся с циновки и вышел в общий зал, где до сих пор сидел могильщик.

Велион был именно в том состоянии абсолютного опьянения – он сидел, уставившись в одну точку, и будто разговаривал с кем-то. Услышав Греста, он на миг поднял глаза, но почти сразу вновь уставился куда-то в стену. Кроме него в зале никого не было – избитого, завывающего и хнычущего сквозь сломанную челюсть жреца Единого увели под руки ещё до полуночи. Одним из тех, кто уводил, был тот самый Халз, и жертва его кулаков даже не думала сопротивляться.

Воришка сел к Велиону и уставился на него. На предплечьях могильщика он увидел отвратительные толстые шрамы, оставленные страшными ожогами. Ровно по перчатки. Значит, он получил их на могильнике? Скорее всего. Сколько подобных шрамов получит Грест? Насколько это было больно?

– Я не могу спать, – сказал воришка. – И мне страшно.

– Это нормально, – ответил Велион, даже не поднимая глаз. – Поначалу тяжелее всего. Это значит, ты стал могильщиком. Перчатки прокляли тебя.

Грест кашлянул. Он не ощущал на себе никакого проклятия. Просто ему было тревожно.

– Ты знаешь, как избавиться от этого ощущения?

– Конечно. Сходить на могильник. И продолжать ходить. Ещё и ещё.

– Тогда я перестану бояться?

Могильщик ухмыльнулся.

– Смотря о каком страхе ты говоришь. Если ты про тот случай со жрецами, это вообще не твоё дело. Ты просто ссыкло. А что касается походов на могильники... Думаю, бояться ты не перестанешь никогда. Я иногда тоже боюсь, и это абсолютно нормально. Но если будешь регулярно ходить на могильники, сможешь хотя бы спать.

– Ты поэтому пьёшь так много?

Велион какое-то время молчал, а потом, закрыв глаза, медленно проговорил:

– В том числе.

– Значит, завтра пойдёшь со мной?

– Я тебе что, нянька? Дорогу помнишь? Вот и иди сам. Рано или поздно наши дорожки разойдутся, Грест. Может, весной, а может, завтра.

– Разойдутся, – словно эхо, повторил Грест, и от этого ему стало ещё страшнее. – А что будет, если я не пойду завтра на могильник?

– Будет ещё хуже.

– Тогда пойду, – сказал Грест.

И от этих слов ему как будто немного полегчало.

Глава восьмая. Умирающий могильщик

За следующую неделю Грест ходил на могильник четыре раза. Дважды возвращался ни с чем, дважды – с добычей, за которую выручил три с четвертью гроша. Не бог весть какие деньги, но Велион как будто бы был доволен им, едва ворочая языком, говорил что-то про опыт и будущий куш, который рано или поздно бывшему воришке всё-таки удастся сорвать. В это не особо-то верилось, хотя Грест не общарил ещё и трети городишка.

Потом начались метели. Снег за три дня засыпал дома почти по окна, и путь к могильнику оказался закрыт: старый тракт превратился в сплошной сугроб. Беспокойство, тревожащее Греста ночами и вечерами, будто тоже оказалось похоронено под толстым слоем снега. Ложась спать, воришка почти сразу проваливался в плотную черноту, похожую скорее на забвение, чем на сон, и спал до самого утра.

К тому же, здесь, на юге, было гораздо спокойней, чем в Ариланте. Там жизнь не утихала никогда. Улицы, ведущие от четырёх ворот к королевскому замку, вычищали от снега, и по ним регулярно то куда-то скакали гонцы, то прохаживались стражники. Узкие улочки никто, конечно, не чистил, но их быстро утаптывали прохожие, спешащие на работу дельцы и цеховые. Всё так же кругом сновали дети, всё так же работали кабаки и бордели. Разве что попрошаек становилось меньше, и тела многих из них находили весной, когда таял снег.

Здесь же… Здесь никто никуда не торопился, отложив важные дела до самой весны. Купцы и пилигримы совсем исчезли, а местным нужно было разве только к кому из соседей на похороны или рождения детей. Снег сплошным слоем окутал землю, жизнь будто остановилась.

Гресту нравилось выходить на улицу просто постоять у дороги, на которой едва виднелись две накатанные санями колеи, и смотреть на далёкий лес. Там, за лесом, был могильник, и Гресту хотелось туда, но снег как будто разорвал ту невидимую верёвку, что беспрестанно тянула его в мёртвый город. Где-то вдалеке лаяли собаки, кто-то едва слышно шумел в трактире, но эти звуки были ничем по сравнению с шумом Ариланты.

Гресту впервые никуда не нужно было спешить. Местный бонза не требовал с него еженедельной взятки, ему не приходилось морозить ночами яйца на городских улицах в поисках бредущих в очередной кабак пьянчуг. Но самое важное было то, что те два жреца Единого оказались последними проповедниками, отправленными для распускания грязных слухов. Да и они-то уже не рассказывали ни про могильщиков, ни про Неназываемого. Толстяк просто пил, ел, спал и балагурил, а верзила со сломанной челюстью тоскливо смотрел на всех глазами, полными слёз, и тяжело вздыхал сквозь повязку, стягивающую его лицо. Когда толстяк решил, будто их долг исполнен, а кошельки настолько пусты, что денег хватит только на дорогу до храма, они ушли, и Грест выдохнул с облегчением. Ему стало спокойно так, как, наверное, никогда в жизни, и он радовался этому спокойствию.