Могила на взморье - [27]

— За рассказанную историю?

— В том числе. Но на самом деле я имела ввиду, что ты вернул господину Мельхиору что-то от нас всех.

— До сих пор никто еще меня за это не благодарил.

Наши взгляды встретились. За несколько секунд во мне поднялись слезы, слезы счастья от того, что впервые за многие месяцы я проснулась не в больничной кровати, потому что кто-то сидел возле меня, потому что снаружи кричали чайки, потому что мне в нос ударял аромат кофе и булочек. Намек на рай в комнате, парящий, тяжело осязаемый, летящий… Но и слезы горя, потому что я не знала, достоверно ли была в этом месте вообще и не должна ли быть еще лучше в другом месте, даже если ничего другого мне не приходило в голову.

— Эй, что случилось? – спросил Пьер, который сразу заметил мое состояние.

— Пьер, я… я не чувствую себя, — всхлипывала я, — как пробка, которая в одиночестве дрейфует по морю. Я плыву и качаюсь не зная куда, и не зная когда закончится ночь…

Под сердитым взглядом Пьера мне казалось, что я звучала как стихотворение Рильке. Поэтому я быстро вытащила из сумочки свою жизненную диаграмму (графические временные представления по методике космобиолога Рейнхольда Эбертина) и сунула ему в руку.

— Вот, это моя жизнь, по крайней мере, большая часть. Если это прочитать, то можно прийти к спокойным мыслям, и я знаю что-то об этом. Но я не знаю самых важных вещей.

Он подождал мгновение и затем спросил:

— И что будет?

Я подыскивала слова, которые пояснили бы ему мое положение, но это было далеко не просто. Со мной это происходило как с большинством, кто эмоционально волновался: чем лучше я хотела.

― Лакрица, — сказала я.

— Что, прости?

— Лакрица. Бадминтон. Пампасы.

— Я не понимаю, что…

— Я знаю, что раньше ела лакрицу, но не могу вспомнить ее вкус. Бадминтон ― я могу начать играть, но находила это скучным? Почему я сделала фотосерию Аргентинских пампас? Почему я ношу свои волосы так, а не иначе? На прошлогодних фотографиях у меня другая прическа, но сейчас она мне больше не нравится.

— Хорошо, я думаю, что у тебя…

— Губная помада в моей сумочке,

— Что об этом?

— То же самое касается одежды в моем чемодане. Честно говоря, мне она не особенно нравится, она выглядит немного… экстравагантно. Моя табличка с именем рядом со звонком посеребреная в Буэнос-Айресе, это довольно претенциозно, ты не находишь?

— Ну, мне нужно сначала это увидеть, прежде чем…

— Что заставляло меня ездить верхом? Ничего не знаю об этой странной Лее Малер, практически ничего.

Я начала дико жестикулировать, и на всякий случай Пьер поставил поднос для завтрака. Если он снова повернется ко мне, я брошусь ему на шею.

— Пожалуйста, помоги мне, Пьер, — закричала я и отчаянно вцепилась за него, так же, как за день до этого за меня цеплялась Эдит Петерсен. – Скажи мне, почему я приехала в мае на Пёль. Кто мне позвонил? Это был ты? И потом машина, авария, Сабина… Как это… Почему?

Он крепко держал меня, как раньше лишь немногие мужчины в моей жизни. Правой рукой он обнимал меня за спину, пока левой гладил по волосам.

— Спокойно, спокойно, — шептал он мне в ухо, и на некоторое время замер своей щекой на моей, прежде чем пообещал: — Я расскажу тебе все, что знаю. Вероятно, я тебя разочарую, потому что это немного.

Тем не менее, слова Пьера были для меня откровением. Как заблудшая, я жаждала каждую малую толику информации, которая привела бы меня на обратный путь. Какую-нибудь дорогу.

— Начинай, — попросила я.

Помолчав несколько секунд, он сказал:

— Это была идея твоей сестры, чтобы ты приехала на Пёль.

Я высвободилась из объятий Пьера. Казалось, ему был неприятен мой вопросительный взгляд, но у меня было столько всего в голове, что я не придала этому значения.

Конечно, я предполагала, что причиной моей поездки была Сабина. То, что мы обе в одно и то же время находились в Кальтенхузене, не могло быть просто случайностью. И все-таки мне показалось странным, что я по первому же зову своей нелюбимой сестры все бросила в Нормандии и поспешила на эту встречу.

— Дело касалось руин, — опередил мой вопрос Пьер. — Речь шла о документе, старом договоре купли-продажи, который должен был доказать, что Бальтус не имеет прав на земельный участок.

Объяснение Пьера звучало логично. Меня связывали приятные воспоминания с дворцом, и, если бы я могла предотвратить его снос, сделала бы это.

— Почему ты мне вчера об этом не сказал, когда мы говорили о строительном проекте старого Бальтуса? — спросила я.

— Не обижайся, но вчера ты была немного не в себе, поэтому я посчитал, что будет лучше не начинать разговор о Сабине и обо всем, что связано с ее приездом.

С ее приездом было связано, прежде всего, одно: ее смерть. Пьер поступил правильно, когда повел себя осмотрительно и не стал все сваливать в одну кучу.

— Хорошо, я понимаю. Но больше не надо меня щадить, ладно? — попросила я в порыве смелости. — Значит, Сабина позвонила мне, чтобы узнать, есть ли у меня в бумагах договор купли-продажи. У меня его нет. Что дальше?

Он пожал плечами.

— Ты приехала на Пёль, чтобы поддержать ее.

— Аха. И как выглядела моя поддержка?

— Вы были у вас на складе, больше мне ничего не известно. Я был так взволнован из-за твоего приезда, что не интересовался такими деталями, — сказал Пьер, и я легко в это поверила.