Могила Ленина. Последние дни советской империи - [224]

Однако в центре города журналистам “Независимой” работы хватало, особенно Сергею Пархоменко и военному обозревателю Павлу Фельгенгауэру. Во время осады Белого дома Фельгенгауэр постоянно находился внутри, в комнате, превращенной в “командный пункт”, где ельцинский военный штаб вырабатывал оборонную стратегию. Фельгенгауэр, грузный мужчина, свободно говоривший по-английски, не думал, что станет журналистом и военным экспертом. Он был кандидатом биологических наук и добился “определенной международной известности”, защитив диссертацию “Динамика синтеза РНК в процессе созревания ооцитов амфибий”. Мне он разъяснял: “Я ушел из науки, потому что здесь заниматься ею стало невозможно. У нас не было денег даже на пробирки и на корм лягушкам. Поэтому я стал журналистом. Мне всегда нравилось писать”.

Военными предметами Фельгенгауэр увлекался, как американские дети увлекаются бейсболом. Это была игра, комбинация из действий и вычислений. “Павел — как мальчишка, любящий играть в солдатики. Большой 40-летний мальчик, вундеркинд, — говорил Пархоменко. — Ему нравится переворот, потому что можно одновременно играть в солдатики и работать военным корреспондентом”.

Пархоменко не разделял приподнятого настроения, в котором пребывали некоторые его коллеги. “Лично мне было страшно, — признавался он после провала путча. — Я думал, что это конец. Они говорят: не было ничего страшного, никакой опасности. Но это же смешно! Это была война нервов, опасная телефонная война. По телефону передавали приказы и контрприказы. Когда стало известно, что к Белому дому идут танки, российское правительство распорядилось выставить вокруг здания ряд канистр с бензином, чтобы при атаке произошел колоссальный взрыв. Все это время они увеличивали риск кровопролития, устрашая КГБ и путчистов и в сущности используя безоружных людей как щит”.

В Форосе Горбачев слушал радио по транзистору Sony. Несколько раз в день он передавал своим тюремщикам требования: освободить его и дать обратиться к народу. Раиса Максимовна просила его не есть ту еду, которую ему приносят, а есть ту, которой кормят охранников. Она боялась, что мужа отравят или застрелят. “Мы пытались сохранять спокойствие, — вспоминала она потом. — Пытались придерживаться обычного распорядка”. Но это было невозможно. Она страдала еще и оттого, что у нее на время отнялась рука — вероятно, на нервной почве. Поздно ночью зять Горбачева Анатолий снял на видеокамеру обращение Горбачева, о котором сам генсек думал как о своем последнем слове. Он рассказал, что ответил заговорщикам отказом и не отступил от своих принципов.

“Отключены все телефоны правительственной связи… Самолет, который прибыл, чтобы я отбыл в Москву, отозван”.

Горбачев с зятем сделали четыре копии пленки и разрезали их на части. Они надеялись как-то спрятать их и переправить в Москву.

“Меня изолировали от общества, я лишен связи… Все, кто здесь со мной, также находятся, по сути дела, под арестом”.

Помощник Горбачева Черняев предложил: может быть, ему проплыть вдоль берега до безопасной зоны и оттуда связаться с правительством России. Но это был абсурд. Они ничего не могли поделать. Поле битвы было где угодно, только не здесь.

Первые выстрелы раздались перед самой полуночью — далекие хлопки трассирующих пуль. Неужели начался штурм Белого дома?

Генерал Кобец знал, что, когда КГБ и спецчасти прорвутся через баррикады, Белый дом продержится “не меньше 15 минут”. Но в пользу россиян складывались многие обстоятельства. По распоряжению военных из ельцинского штаба защитники построили высокие и крепкие баррикады. Конечно, они вряд ли стали бы препятствием для любой серьезной техники, но само их наличие добавляло неуверенности заговорщикам и нарушало их план.

При звуках выстрелов десятки тысяч человек, которые со всех концов города съехались на защиту Белого дома, начали скандировать: “Позор! Позор!” А затем: “Россия! Россия!”

Только на следующее утро стало общеизвестно, что произошло. Трое протестующих были убиты при столкновении с танками возле баррикад на Садовом кольце. Некоторые демонстранты стали бросать в танки коктейли Молотова. Далеко разносившийся запах горящего бензина еще больше возбуждал наэлектризованную толпу вокруг Белого дома.

Так в истории путча появились три жертвы. Сколько их еще могло быть?

Швея Надежда Кудинова заняла позицию на баррикадах у Кутузовского проспекта. Она вымокла под дождем, и кто-то дал ей сухие носки и обувь. Обычно неприветливые администраторы гостиницы “Украина”, расположенной через дорогу, позволяли женщинам с баррикад приходить в номера поспать по очереди два-три часа. Все это время Надежда слушала “Эхо Москвы”, по которому Руцкой и Хасбулатов просили сохранять спокойствие — призывали к гражданскому неповиновению, но без агрессии. Каждые несколько минут звучали сводки о перемещении войск, оценивалась возможность того, что самолеты-разведчики дадут сигнал к атаке. “Мы все время чувствовали, что мы не одни, они были рядом с нами, — рассказывала Кудинова. — Они говорили с нами особенно, приподнято, так перед смертью люди говорят. Говорили искренне, совершенно открыто, и у нас у всех такое чувство общности было, это невозможно описать. Мы слышали их, а они нас”.