Мое поколение. Друзья встречаются - [16]

Илюша устал и промерз. Потирая уши, он поднялся по деревянной лесенке в мезонин и постучал в узкую, оклеенную обоями дверь. В комнате что-то зашуршало, и дверь тихонько открылась. Илюша переступил порог и шагнул в комнату.

Ученица стояла перед ним, держась за плечики черного передника. Он поклонился:

— Здравствуйте.

Она откликнулась эхом:

— Здравствуйте.

Потом сказала негромко:

— Проходите, пожалуйста.

После того повернулась и пошла к столу. Тут он увидел её поступь… Уже позже, спускаясь после урока по темной лестничке мезонина, он увидел перед собой тонкую талию девушки, белоснежные рукавчики на форменном коричневом платье, тяжелую косу, щедро брошенную вниз к коленям. Сейчас увиделась только вот эта скользящая и медлительная поступь.

Он и сам невольно шагнул вслед за ученицей к столу, но зацепился за ковер и едва не упал. Его бросило в краску, и он совсем потерялся. Будь на его месте Петя Любович, он бы, верно, тотчас расшаркался и завел остроумный разговор. Носырин, тот бы, пожалуй, взял девушку за руку, а через час и обнять попытался бы. Илюша не обладал ни Петиной обходительностью, ни носыринской наглецой. Он был неловок с девушками и застенчив. Нынче, правда, положение облегчалось тем, что за плечами были авторитет репетитора и такие испытанные союзники, как Шапошников и Вальцев. Возлагая на этих союзников немалые надежды, Илюша прошел к столу.

Они сели. Аня раскрыла книжку.

— Ну что тут у вас? — спросил Илюша, откашлявшись.

Аня подвинула к нему задачник. Илюша раскрыл его, сказал солидно — «так» — и попробовал положить ногу на ногу. Нога зацепилась за стол, лампа закачалась. Илюша смутился и чуть отодвинулся от стола.

— Алгебра… — сказал он, снова прокашливаясь и мучительно ища продолжения начатой фразы.

Нужно было что-то солидное и внушающее уважение, между тем в голове всё как-то путалось. По счастью, на ум пришел старенький Димитрий Сергеевич, преподававший математику в младших классах, и старенький его афоризм.

— Алгебра — наука точная, — выговорил Илюша, играя солидными нотками в голосе.

— Да, я знаю, — сказала Аня со вздохом и низко опустила голову.

Илюша поперхнулся и покраснел до ушей, вспомнив, что Димитрий Сергеевич уже года три преподает в женской гимназии. Это совсем сбило Илюшу с толку. На лбу проступила влага. Бремя научного руководства тяжело давило на юные его плечи. Аня скосила в его сторону любопытный глазок.

«Неловкий какой», — подумала она и сама почувствовала себя стесненной.

— Так, — сказал Илюша, стараясь приободриться. — Что же вы проходили?

— Мы проходили? — переспросила Аня. — Мы проходили умножение многочленов. — Она перелистала несколько страниц задачника. — Это, знаете, очень трудно.

— Трудно? — улыбнулся Илюша. — Чепуха.

Это выговорилось легко, потому что в самом деле затруднения при умножении многочленов казались пустяковыми. Он живо раскрыл задачник. Стеснённость оставила его. Урок начался и прошел вполне благополучно. Только однажды, когда, порозовев от оживления, ученица уронила на колено репетитора кончик желтой косы, к нему вернулась первоначальная стеснённость. Множитель заскочил вдруг не за ту скобку и врезался туда, где ему быть вовсе не полагалось. Через минуту, однако, всё было выправлено, и, чуть отодвинувшись, Илюша водворил заблудившийся многочлен на место.

Только прощаясь с ученицей, увидел он её лицо — широкое, розовое, с голубыми глазами. Тогда же в тихом «прощайте» явственно уловил он окающий и поющий говорок, каким отличаются истые архангелогородцы.

Глава восьмая «СЛЕЗАМИ ЗАЛИТ МИР БЕЗБРЕЖНЫЙ»

Домой Илюша вернулся только в десять часов вечера. Пробирался по Костромскому, задами, чтобы не поймали, потому что в десять добропорядочному гимназисту подобает кончать приготовление заданных уроков и, повторяя латинские исключения или даты татарского нашествия, укладываться в постель.

Мать встретила вздохами и остатками семужьей ухи. В большой столовой — она же и гостиная, и спальня, и передняя — сидел Митя Рыбаков и перелистывал Гоголя.

— О чем речь? — спросил Илюша, раздевшись и устало присаживаясь к столу.

— О дверях, по преимуществу.

— О дверях? О самых обыкновенных дверях?

— Не совсем. О поющих дверях.

— Точнее, вероятно, о скрипящих?

— Нет, если точнее, то именно о поющих. Ну скажи, как ты думаешь, почему так пели двери в доме старосветских помещиков?

Илюша придвинул к себе тарелку с ухой.

— Не знаю. Должно быть, петли ржавые были. Чай пить будешь?

— Буду. А насчет петель — гениально глупо. Впрочем, и словесник наш Феофилакт Аверьяныч примерно так же объясняет. Вчера спросил — так он сперва вот этак про петли, а когда я как клещ в него вцепился, он рассвирепел, посоветовал получше учить то, что задают на уроках, и не заниматься пустяковыми умствованиями. Ещё пригрозил, что спросит на следующем уроке. Так и не понял, о чем я его спрашивал.

— Признаться, и я не очень уясняю, — усмехнулся Илюша.

Рыбаков глянул на него пристально и покачал головой.

— Врёшь, — сказал он медлительно, — ты отлично уясняешь. Ты отлично понимаешь, что вся наша гимназическая премудрость — это коллекционирование фактов. Пониманию этих научных и прочих фактов, анализу их нас не учат. Мы как копилки — знаешь, такие из гипса, свиное рыло или турок с усами, а в голове дырка, куда суют мелочь. А я не хочу быть копилкой, не желаю, понял? Я хочу понимать, постигать окружающее.