Моё печальное счастье - [3]

Объяснить на словах, как пришла мне в голову эта мысль, невозможно. Разве легко представить себе, что такое мысль. Она похожа на солнечный зайчик, который слепит вас, а вы и не догадываетесь, откуда он взялся.

Однажды вечером, вернувшись в дом Артура, я поняла, что если где и есть солнце, то только у Рулендов.

Я говорила вам, что их жилище представлялось мне каким-то островом? Да, островом, подобным тем, что изображались на рекламах агентств морских путешествий — с цветами, беззаботной жизнью и прохладительными напитками под рукой. Жизнью на качелях.

В тот памятный вечер Артур здорово набрался. Он всегда напивается либо вином, либо ромом. От вина он веселеет, от рома становится агрессивным. На этот раз он ополовинил «Негриту», и по его глазам было видно, что он решил не щадить никого.

— Ты опять где-то таскалась! — сразу приступил он к делу…

Он стоял рядом с телевизором. Никогда я не видела ничего более унылого, чем этот ящик в полупустой комнате с тремя глупыми, стоящими перед ним в ряд, стульями. Передачи еще не начались, но Артур не замечал молочно-белого, странно мигающего экрана.

— Я пришла с завода, — ответила я, снимая обувь.

— И какой такой дорогой ты идешь с завода? Выбираешь самый длинный путь?

— Я выбираю путь, какой мне нравится!

Вот уже много лет, как Артур не дотрагивался до меня. Надо признать, что он не из тех, кто раздает подзатыльники. Но в этот вечер его повело. Мама, возвратившаяся от бакалейщика, услышала затрещину с порога кухни. Она прибежала и увидела на моей физиономии следы пятерни своего сожителя. Я была оглушена и плакала, не замечая собственных слез.

— Что она натворила?

Я еще не рассказывала вам о маме. Мне немного неловко это делать. Дело в том, что у мамы заячья губа. Вот это обстоятельство да еще я в придачу испортили ей жизнь. Думаю, именно из-за этой уродливой губы мой отец, тот итальянец с танцев, больше не появился после их огородных утех. Если бы в свое время губу перешили как надо, мамина жизнь сложилась бы иначе. Она без сомнения нашла бы кого-нибудь получше Артура, так как с остальным у нее все в порядке: невысокая, но отлично сложенная, с аппетитными формами, доставляющими мужчинам одно удовольствие.

Пощечина причинила боль не столько мне, сколько самому Артуру. С идиотским видом он стоял перед голым экраном телевизора, свесив вдоль тела руку со вздрагивающими пальцами.

— Она ответила мне так нагло, эта бесстыдница! — тем не менее произнес он, спасая свое достоинство.

Потом добавил:

— Она слишком много читает, от этого у нее и завихрения!

Мое чтение — любимый конек Артура. Он не может взять в толк, что издают не только «Юманите». Однажды, насосавшись рома, он изорвал две мои книги из муниципальной библиотеки, что повлекло неприятные последствия, так как именно эти два тома были целиком распроданы издателем. С тех пор я покупаю книги по случаю и, прочтя, продаю букинистам, когда езжу в Париж.

Мама вздохнула, а я, снова обувшись, вышла на улицу. Поистине в атмосфере нашего дома, как, впрочем, и всего нашего квартала, можно было задохнуться. Стоял серенький вечер. Ветер доносил запахи, не похожие на запахи человеческого жилья, — к зловонию капусты примешивались ароматы с химического завода. Кроме высоких заводских труб горизонт был усеян стройками в лесах.

Эти поднимавшиеся белые дома пугали меня. Я с опаской взирала на растущий как на дрожжах город, где поселятся пришлые люди, лишат Леопольдвиль того кусочка живой души, что еще сохранялась в нем, и он станет еще более неуютным.

Я пустилась бегом. Железнодорожный переезд был закрыт. Я толкнула дверку для пешеходов. У вокзала, находившегося в ста метрах, стоял готовый к отправке поезд. Сторожиха у шлагбаума крикнула мне что-то, и я увидела приближающийся скорый из Кана. Я проскочила у него под носом… Странное ощущение. Работники вокзалов правы, вывешивая объявления, предупреждающие, что за одним поездом можно не увидеть другого. Маньенша была плотной женщиной с пожелтевшей кожей, крякавшей каждый раз, когда она опускала или поднимала шлагбаум.

— Вы что, не могли посмотреть перед тем, как…

Но я уже бежала дальше. И хорошо знала, куда.

Когда я приблизилась к дому Рулендов, они не качались на синем диване, а сидели за складным столиком, стоявшим неподалеку от качелей. В Леопольдвиле они единственные осмеливались есть на воздухе на глазах у соседей. Им было безразлично, смотрят на них или нет.

Я толкнула калитку и пошла по дорожке, усыпанной красным песком. Я впервые видела так близко их автомобиль. Он был еще красивее вблизи. Лакированное покрытие блестело, а машина издавала бесподобный запах, запах богатства, силы.

Я двигалась как во сне. Ах, если бы вы могли меня видеть! С прямо поднятой головой, как маршируют солдаты, с прижатыми к телу руками, с пронизывающим все мое существо биением сердца, готового вырваться из груди.

Мадам Руленд ела, смешно упершись левой рукой в колени. Ее муж собирался вскрыть банки с фруктовым соком, но остановился, увидев меня выходящей из-за машины. Я тоже застыла. Я смотрела на их еду, сознавая, как глупо было высаживаться на этом острове. Они не накладывали кушанья себе на тарелку, как это делаем мы; перед каждым из них стояло блюдо с крупной фасолью под коричневым соусом, с салатом, помидорами и мясом в розовом желе.