Моё дерево Апельсина-лима - [9]

Но я не ушел. Другими словами, думал, что не ушел, потому что она схватила и вытащила меня наружу и оставила во дворе. Затем она вошла в дом и заперла двери на кухню и в зал. Но я не сдавался. Я сидел перед каждым окном мимо которого она проходила, так как теперь она стала убираться в доме и заправлять кровати. Она встречалась со мной, я следил за ней, и она закрывала окно. В конце концов, она закупорила весь дом, чтобы не видеть меня.

— Женщина, тысячи чертей! Паршивая мулатка! Дай Бог, чтобы никогда не вышла замуж за кадета! Дай Бог, чтобы вышла замуж за рядового солдата, из тех, что не имеют даже сентаво, чтобы навести блеск на гамаши.

Когда я понял, что в действительности только теряю время, то вышел в ярости и снова мир улицы был мой. На улице я обнаружил Нардиньо, игравшего с чем-то. Он сидел на корточках, полностью увлеченный игрой. Из спичечного коробка он сделал повозку и запряг в нее шмеля, такого огромного, какого я никогда не видел.

— Черт побери!

— Он большой, нет?

— Могу обменятся!

— На что?

— Хочешь на фото…

— Сколько?

— Две.

— Чего захотел! За такое страшилище и всего две фотки…

— Да таких полно, в доме у дяди Эдмундо.

— За три поменяю.

— Даю три, но без права выбора…

— Так, нет. Хотя бы две я должен выбрать.

— Хорошо.

Я дал ему одну Лору Ла Плэнт, которых у меня было несколько. Он выбрал Хута Гибсона и Пэтси Рут Миллер.[11] Я спрятал шмеля в карман и ушел.

— Быстрее, Луис. Глория ушла за хлебом, а Жандира читает в кресле-качалке.

Мы выскользнули в коридор, и я помог ему «слить воду».

— Ты уже большой, и на улице днем это неудобно делать.

Затем я вымыл ему лицо, умылся сам, и мы вернулись в спальню. Одел его, не производя шума. Обул ему ботиночки. Носочки были грязные и не стоило одевать их, чтобы не вызывать осложнений. Застегнул пуговицы на его синем пиджачке и поискал гребенку. Однако его волосы не подчинялись, и надо было что-то придумать. Ни где я не заметил что-либо подходящее, ни бриллиантина, ни масла. Тогда я сходил на кухню и вернулся, неся немного жира на кончиках пальцев. Прежде всего, я растер жир на ладони и понюхал его.

— У него нет запаха.

Уложил волосы Луиса и причесал. Голова его стала красивой, с множеством завитков. Он был похож на Святого Хуана с овечкой на спине.

— Ты сейчас посиди здесь, не двигаясь, чтобы не помяться. А я пойду, оденусь.

Пока я надевал штаны и белую рубашку, смотрел на брата. Какой он был красивый! Не было другого такого красивого в Бангу.[12] Я обул теннисные тапочки, которые должен был носить до поступления в школу в следующем году. И продолжал смотреть на Луиса.

Красивый и опрятно одетый, его можно было принять за подросшего Ребенка Иисуса. Держу пари, что он заработает кучу подарков, когда они его увидят…

Я вздрогнул. Глория только что вернулась и положила хлеб на стол. В дни, когда у нас был хлеб, оберточная бумага производила этот шелест.

Мы вышли, взявшись за руки, и предстали перед ней.

— Разве он не красивый, Годойя? Это я его привел в порядок.

Вместо того, чтобы рассердиться, она оперлась на дверь и посмотрела вверх. Когда она опустила голову, то ее глаза были наполнены слезами.

— Ты тоже красивый. О, Зезé!..

Она встала на колени и положила мою голову на свое плечо.

— Боже Мой! Почему для некоторых жизнь так тяжела?..

Она сдержалась и принялась тщательно поправлять на нас одежду.

— Я же говорила, что не смогу отвести вас, Зезé. Действительно, не могу. У меня столько дел. Пойдемте, выпьем кофе, пока я придумаю что-нибудь. Впрочем, даже если я захотела бы, то уже нет времени мне переодеться…

Она поставила нам кофе и отрезала хлеб, продолжая с огорчением смотреть на нас.

— Столько трудов, чтобы получить никчемную простую игрушку. Конечно, они не могут дать хорошие игрушки для стольких бедных.

Сделав паузу, она продолжила:

— Может быть это единственная возможность. Я не могу препятствовать, чтобы вы пошли. Однако, Боже Мой, какие вы еще маленькие…

— Я отведу его осторожно. Я все время буду вести его за руку, Годойя. Кроме того, нам даже шоссе Рио-Сан Пабло не надо переходить.

— Но все равно опасно.

— Да нет ничего, и я же имею чувство ориентации.

Она рассмеялась, сквозь грусть.

— Кто тебе сказал об этом?

— Дядя Эдмундо. Он сказал, что у Лусиано это есть, ну если Лусиано меньше чем я и это имеет, то я тем более…

— Пойду поговорю с Жандирой.

— Это зря терять время. Она нами не занимается. Жандира увлечена лишь чтением романов и мыслями о своих ухажерах. Ей на все наплевать.

— Тогда мы сделаем так, выпьем кофе, а затем подождем у порога. Если будет проходить кто-нибудь знакомый, идущий в ту сторону, то я попрошу проводить вас.

Я не стал, есть хлеб, чтобы не задерживаться. Мы пошли к порогу.

Никто не проходил, только время шло. Но и оно могло пройти. Вдали показался дон Пасион, почтальон. Он поприветствовал Глорию, сняв шапку, и предложил проводить нас. Глория поцеловала Луиса, а затем и меня. Взволнованная, она спросила улыбаясь:

— А как насчет рядового солдата и гамаш?..

— Да это я выдумал. Это же не от сердца. Ты выйдешь замуж за майора, летчика с погонами полными звездочек.

— Почему вы не пошли с Тотокой?