Модноверие - [84]

«Что же я такого делал на сон грядущий? Читал на планшете новости… Наводнение в Италии… нет, не то… интервью с Мизулиной о борьбе с деструктивными сектами?.. До чего же неприятный сон. Отвратительный!.. Не к добру такое… Пожалуй, не стану я связываться с этим заказом. Ну их, этих древних духов! Не зря же говорили в старину: не бойся стрелы, пущенной при свете дня, но бойся стрелы, во тьме летящей!.. Не буду искушать судьбу. Лучше съездим-ка мы с Иришкой завтра в Коломенское, там такая благодать!.. Выпить бы холодного чая, что ли?»

Никита вспомнил, что оставил любимую кружку в мастерской.

Он почти на ощупь вошел в комнату. В полумраке белели чистые холсты на подрамниках.

Один вдруг будто стал заполняться — легкими штрихами, блеклыми пятнами. И Никите на миг показалось, что оттуда глянул кто-то широкоплечий, седобородый, с тяжелым кузнечным молотом на плече, с узорными коваными наручами на мощных обнаженных ручищах. Повязка со знаками, охватившая его лоб, слабо светилась.

— Сгинь, рассыпься, нечистая сила! — пробормотал Никита и, схватив кружку, выметнулся из мастерской.

Николай Желунов. Тайный берег. Нарушители инструкций

Над берегом моря негромко прокатывался рокот прибоя.

— Неприятное место, — сказал Матвей, закуривая.

Мы стояли на опушке густого хвойного леса и смотрели на дюны. Внизу, по-над берегом прилепилась деревушка поморов — два десятка изб, деревянная церковка, пристань с тремя длинными лодками-карбасами. Бледное северное солнце тонуло в мокрой вате облаков, и длинные молочные языки тумана протянулись к холмам, превратили село в парящий над берегом островок. Красиво и жутковато. В сыром воздухе разлился густой запах водорослей; проведя по губам языком, я ощутил привкус соли.

— Тихо здесь, — Матвей уронил окурок в песок, — но как же тоскливо…

Мы зашагали вниз по склону холма. Я достал диктофон:

— Группа четыре, сектор зеленый С-451, первый день. В пределах локации один населенный пункт — рыбацкая деревня на берегу Белого моря к западу от устья Северной Двины, координаты девятнадцать-сорок… выглядит убого и уныло.

— Осмотримся быстренько и домой, — добавил Матвей.

Записываясь в экспедицию, я мечтал взглянуть на поморские деревни, разбросанные по всему русскому северу почти до Баренцева моря. Прочные бревенчатые срубы, выложенные камнем колодцы, мастерски вырезанные наличники. Скотина ухожена, гривастые умненькие лошади всхрапывают у коновязей. Большие беспалубные лодки — шнеки — качаются на волнах у причалов. Здесь, на самом краю славянского мира, жили здоровые крепкие женщины и мужчины, потомки переселенцев из новгородских земель. Мы с Матвеем Нестеровым не без удовольствия отправлялись в ежедневный поиск по этому мглистому краю, но его уютное однообразие уже успело наскучить.

Деревня встретила угрюмой тишиной. Над единственной улицей растеклась тонкая пенка тумана. Покосившиеся избы за коротенькими плетнями неприветливо смотрели на нас крошечными черными глазками окон.

— Эпидемия, быть может? — тихо спросил Матвей.

В канаве у дороги копошилось нечто маленькое, лохматое.

Мы осторожно приблизились и увидели ребенка лет четырех. Грязная изорванная рубашонка, на шее — шнурок с деревянным амулетом. Серые глаза на перепачканном лице с ужасом уставились на нас. Я присвистнул, заметив ползающих по свалявшимся кудрям мальчика насекомых.

— Тата, тата, чужане! — Малыш бросился в ближайшую избу.

— Постой, чертенок!

Невысокая изба напоминала сарай. Я осторожно приоткрыл скрипучую дверь и шагнул в сени. Под ногой громыхнула деревянная бадья. Вместо стекол в маленьких окнах белела пленка бычьего пузыря, оттого внутри домика царил полумрак. Давно я не обонял такого дивного коктейля ароматов — застарелый пот, плесень, подгнившие объедки, кислый запах перегара… Я щелкнул выключателем фонарика, и желтый круг света упал на пол. Мальчишка испуганно посверкивал глазенками с печки. Деревянный стол, скамья… в миске на столе горкой лежали заячьи ребрышки.

— Разве сегодня скоромный день? — Матвей шумно дышал у меня над ухом.

— Это еще ничего не доказывает, — неуверенно ответил я.

Луч фонарика затанцевал по углам избы в поиске икон. Пусто.

Непроизвольно ладонь моя легла на кобуру станнера.

— Ну? — обрадовался Матвей.

— А как же церковь? — не сдавался я. — Церковь ты видел?

Вернулись на улицу, жмурясь на белый свет. Тонкая, вытянутая к небу луковица храмового купола темнела на фоне сырого неба — в конце улицы, над обрывом. Медленно мы зашагали к церкви. Тишина и запущенность действовали угнетающе. Сам воздух в деревне казался застоявшимся, болезненно затхлым, будто дыхание умирающей старухи. Краем глаза я уловил движение справа и замер.

— Что ты, Ратко?

На стежке меж двумя плетнями покачивались серо-зеленые стебельки лисохвоста.

— Ничего. Показалось.

Мы вышли на площадь перед церковью и остановились, в изумлении разглядывая храм. Простое деревянное здание было выстроено в северном стиле. Аккуратный сруб о четырех углах, вытянутая башенка с искусно вырезанным куполом, воскрешающим в памяти Кижи. Какая-то страшная сила изуродовала церковку — деревянные стены хранили следы сокрушительных ударов, купол наклонился, словно Пизанская башня. Обращенная к морю стена превратилась в труху — в черных провалах снопами торчала серая щепа. Тут давно не проводились службы, понял я, заметив растущую у входа траву. Двери заколочены балками крест-накрест.