Модницы - [26]

Я в этом не уверена, тем не менее ничего не отвечаю. Просто протягиваю руку за винным бокалом и вытираю его насухо влажным хлопчатобумажным полотенцем. Майя убеждена, что мелкие изменения рябью расходятся по пруду жизни и собираются в обширные изменения, охватывающие все стороны бытия. Но жизнь устроена не так. Ты не авиалиния. Нельзя вынуть по оливке из каждого салата, подающегося в первом классе, и сэкономить одну целую две десятых миллиона долларов.

Зарождается идея

У Роджера на мобильнике вместо звонка музыкальная заставка к малоизвестной шведской детской телепередаче, которую показывали два года в начале семидесятых. Однажды в ресторане Роджер, склонный впадать в детство (и не имевший ни капли шведской крови), хвастался своим звонком и включал быстро приевшуюся мелодию столько раз, что пара за соседним столиком тихо попросила его прекратить. Майя смущенно посмотрела в сторону, я опустила голову, а Роджер весь остаток обеда разговаривал с едой во рту и в промежутках между телефонными звонками жаловался на то, что ни у кого больше нет приличных манер. Похоже, у некоторых людей их не было никогда.

И вот теперь я снова слышу знакомое тра-ля-ля и вздрагиваю. Метрополитен-музей полон летних туристов, и залы европейского портрета забиты потными людьми с кошельками на поясе, но я знаю, что если повернусь, то увижу Роджера. Он прямо за мной, между «Портретом мужчины» и «Портретом бородатого мужчины», и я загнана в угол. Замираю в неподвижности, словно леопард в кустах, и надеюсь, что он пройдет мимо, но мне не хватает камуфляжа. На мне ярко-голубое летнее платье, и на фоне старых голландских мастеров я выделяюсь как маяк.

— Виг, дорогая, — говорит Роджер, и я оборачиваюсь. Поскольку они с Майей больше не встречаются, мне необязательно изображать радость от встречи, вообще не надо ничего изображать, и поэтому я бросаю ему неприязненный взгляд, когда он жестом показывает, что закончит телефонный разговор через секунду. Я не затем пришла в музей, чтобы стоять в приемной у Роджера Чайлда.

Я указываю на ту сторону зала, мол, буду там, и ухожу. Хорошо бы вообще смыться из музея, но вместо этого я прячусь за двумя говорящими по-немецки туристами, которые любуются Рембрандтом. Рядом со мной женщина копирует картину толстым черным углем, и я залюбовалась ее мастерством. Я тоже пришла рисовать копии, делать наброски портретов, но работаю карандашом номер два. Опыта у меня нет, мои неуклюжие пальцы не скользят по бумаге, а спотыкаются, едут не туда. Мне неловко, но я не позволяю смущению подавить свой энтузиазм.

Я решила рисовать в музее потому, что тоже хочу быть разноцветной. Поняла это вчера вечером у Майи, пока выступала против суеты, сушила дуршлаг и убирала тарелки. Мир куда интереснее журнальной врезки о том, как именно мы отбеливаем зубы.

Все началось с Петера ван Кесселя, молодого голландского дизайнера, модели которого вдохновлены Рембрандтом и Франсом Хальсом. Его осенний показ произвел на меня впечатление и запомнился. Захотелось написать о нем. А это уже опасная идея, не по чину. Идею я растоптала. Безжалостно раздавила каблуком. Потому что про новых восходящих звезд дизайна «Модница» не пишет. Новые звезды появляются не в нашей вселенной. По крайней мере не при правлении Джейн.

А потом я решила не сдаваться. Придется пойти еще раз к Келлеру — а он наверняка взбешен моей выходкой — и попытаться обаять его. Придется разрабатывать идею статьи, у которой очень мало шансов воплотиться. Придется. Я все еще не верю в план Майи по поводу суеты, но нельзя ждать, что все придет к тебе само. Надо идти к тому, чего ты хочешь. А я хочу ван Кесселя. Хочу встретиться с ним, и поговорить, и написать о его моделях. Хочу опубликовать статью о рождении суперзвезды прежде, чем она станет звездой.

Но я отвлеклась, и все пропало. Пока обдумывала свое будущее, немцы перешли к следующей картине и оставили меня без прикрытия.

— Виг, — снова говорит Роджер, либо не замечая, либо не принимая всерьез мое поспешное бегство. Он уже закончил телефонный разговор и держит за руку рыжую красавицу в облегающем кожаном платье. Роджер тот еще тип, из тех, что заглядывают в женские уборные, но интереса к облегающим кожаным платьям я от него не ожидала.

Роджера постоянно одолевают прыщи в сочетании с наступающим облысением — линия волос отступает все выше к затылку, а за ней вдогонку уже спешит армия прыщей. Никакое лечение аккутаном не помогало. Невыносимое зрелище. Тихим и задумчивым Роджер бывает разве что когда напьется.

— Прости, Виг, — говорит он, целуя меня в щеку. Когда они с Майей встречались, он меня дорогой не называл и не целовал. — Инфопрокачка. Суперважно.

Роджер считает, что язык можно гнуть и ломать, как тебе захочется. Он склоняет несклоняемые слова и придумывает им несуществующие значения.

— Виг, дорогая, познакомься с Антеей, — говорит он, знакомя меня со своей спутницей, у которой неправдоподобно большие и круглые глаза.

Я протягиваю ей руку.

— Виг Морган.

Ей требуется секунда, чтобы сообразить, что от нее требуется, и только потом она берет мою руку. Пожатие вялое, а рука холодная, как будто здороваешься с трупом.