Модильяни - [83]

Вначале вся группа обосновалась в Ницце, потом в ее ближайшем пригороде Кань-сюр-Мер. Там Жанна вместе с матерью и Зборовскими разместилась на вилле под названием «Ле Павийон де труа сер», а Амедео и все остальные — на соседней, неподалеку. Разлука с Жанной его нервировала, и он пожаловался на это Леопольду. Тот, однако, с вниманием выслушивал горькие жалобы Моди, но не выносил продолжительных малоприятных сцен между ним и мадам Эбютерн.

Спустя несколько дней Модильяни устроился в отеле То-релли на улице де Франсе, 5, а его следующим пристанищем стал отель на той же улице, но уже в доме под номером 13. По мнению Сюрважа, речь шла о номерах, в которых, едва проводив очередного клиента, проститутки позировали для Амедео. Как-то сутенер обнаружил одну из своих подопечных позировавшей в обнаженном виде и стал настаивать на оплате услуг по обычному тарифу. Последовали разбирательства, наделавшие много шума и, разумеется, не улучшившие отношений Амедео с его «тещей».

Несмотря на теплый сезон, южное солнце и курортный образ жизни, Модильяни ходил в черной одежде, а его голову увенчивала старая знакомая — шляпа Борсалино. В Кань-сюр-Мер он присмотрел кафе, которое содержала некая Роза. Оно показалось ему подходящим местом для воссоздания атмосферы Парижа и привычек «Ротонды», включая и расчет с хозяйкой рисунками в обмен на стакан вина. Но Роза из Ниццы оказалась не более прозорлива, чем Розали из Парижа. Она брала рисунки Амедео и тут же забывала о них, а если и продлевала кредит этому странному клиенту, то только потому, что ее развлекало его общество. Спустя несколько лет она пополнит большую армию тех, кто, осознав, какое огромное счастье было рядом, будут рвать на себе волосы от отчаяния.

На Лазурном Берегу в эти месяцы было полно раненых. В гостиницах закончились места, и набережная на закате, как в лучшие времена, напоминала муравейник. Большинство здесь составляли беженцы, у которых было множество забот, очень далеких от авангардного искусства. Леопольд с утра до вечера крутился в поисках покупателей, стучался в двери немногочисленных галерей, больших гостиниц, модных ресторанов. Бывали дни, когда у него не было уверенности в том, хватит ли им денег на еду.

В Ницце Модильяни опять повстречался со своими старыми друзьями Леопольдом Сюрважем и Блэзом Сандраром. Последний вернулся с войны с одной рукой, и пустой рукав пиджака был пристегнут на груди булавкой. Сандрар подрабатывал у одного сценариста. Он оставил страшную запись об Амедео того времени: «Его можно было видеть в числе гуляющих по набережной Ниццы — величавый череп с прекрасными впалыми глазами, опущенными ресницами и мертвенно-бледными глазницами. Встречая его каждый день, я с ужасом осознавал: он превратился в тень себя самого. У него не было ни гроша». Возможно, Сандрар чересчур сгустил краски. Хотя здоровье Амедео было слабым, его внешний вид заметно улучшился.

Климат Лазурного Берега более благоприятен для здоровья, чем парижский. Но Модильяни нуждался еще и в хорошем питании и уюте. Желательно, чтобы при этом он поменьше курил и выпивал. Словом, необходим был образ жизни, абсолютно противоположный привычному. Но вся беда в том, что Моди никогда не прислушивался к голосу разума.

Место, время, условия — все было не тем. Возможно, солнце Ниццы напомнило ему Ливорно, но внутри его все оставалось неизменным. Размеренная жизнь не соответствовала его темпераменту, и его существование становится просто невыносимым. В разнобое голосов разума и призвания Модильяни различал только второй. Всю свою жизнь он положил на алтарь творчества. Он не мог жить иначе.

Его мать Евгения в письмах из дома умоляет его быть воздержанным, но все ее просьбы остаются втуне. Даже беспокойство любящей матери не может изменить губительного хода его жизни. Лишь одно лекарство способно повлиять на ситуацию, и Амедео грезит о нем долгие годы: это признание.

В Кань-сюр-Мер, как и в Париже, Модильяни переезжает с места на место: гостиницы, пансионы, виллы знакомых, комнаты друзей. В одном из писем, датированном 1945 годом, Сюрваж напишет: «В 1917/18 году он был у меня в Ницце. Устроился в моем доме, чтобы работать, поскольку хозяева гостиниц не могли вытерпеть его больше нескольких дней. Возвращаясь вечером, он шумел и пел, распугивая постояльцев».

В городке жил художник Андерс Остерлинд. Вилла Остер-линда граничила с участком Ренуара, которому было семьдесят семь лет, и он находился на пике своей славы. Амедео был принят в доме Остерлинда с большим радушием, и позже Андерс так вспоминал о нем: «Однажды Модильяни появился в небольшом сквере возле моего дома в Кань-сюр-Мер. У него было прекрасное телосложение итальянского принца, но он был грязным и усталым, словно грузчик в порту Генуи. Тенью за ним следовал поэтичный Зборовский, который питал к нему братскую привязанность и пытался оградить его от соблазнов Ниццы. Я счастлив был принять его и предоставил в его распоряжение лучшую в доме комнату, чистую и светлую, в которой, по правде сказать, он не мог уснуть. Он постоянно кашлял и хотел пить, ночи напролет пил воду из кувшина, а потом плевал на стены как можно выше, чтобы смотреть на то, как стекает слюна. В этой комнате, однако, он создал много рисунков и написал некоторые известные свои полотна, среди прочих — красивый женский портрет».