Мода на невинность - [2]

Итак, было начало апреля – очень тепло, почти жарко, и, несмотря на то что цигейковая шуба на мне была нараспашку, я чувствовала себя чужой этому миру.

– Ладно, – вздохнув, пробормотала я, – ты единственная, кто у меня остался...

Я подхватила вещи и зашаркала к автобусной остановке, а тетя Зина, щебеча что-то восторженное и оптимистическое, бросилась вслед за мной.

Только в поезде я позволила себе задуматься над тем, что же я все-таки делаю. Мы ехали в Тишинск в прекрасном купейном вагоне – тетушка настояла, что мы должны ехать непременно в купе, а не в общем, где были только сидячие места. Она волновалась за мое здоровье, но в данном случае это было ненужной роскошью. До Тишинска можно было легко добраться на электричке – часов пять, не больше...

Когда-то, очень давно, мы ездили с мамой в Тишинск – еще до ее неудачного замужества. Я была совсем ребенком и почти ничего не запомнила, помню лишь беспросветную скуку, которая царила в маленьком провинциальном городишке. Это было зимой – и все две недели своих первых школьных каникул я каталась на санках с ледяной горки, поначалу со снисходительным энтузиазмом, а потом умирая от тоски. Там совершенно нечего было делать и никогда ничего не происходило – об этом я думала сейчас, когда тряслась на верхней полке. Тетушка почему-то решила, что я всю дорогу должна спать, но мне не спалось.

Хотя скука – это не так уж плохо, даже Ян Яныч рекомендовал мне перед выпиской вести размеренный образ жизни.

– Кому-то другому я бы посоветовал что-нибудь радикальное, ибо следующей фазой, необходимой для выздоровления, я считаю хорошую встряску, – заявил он мне, – но вы, голубушка, очень остро реагируете на происходящие вокруг вас события. В лучшем случае вам необходима смена обстановки... Самое оптимальное – деревня, пасторальные прелести и какой-нибудь ненавязчивый сельский труд. Провинция со здоровыми человеческими взаимоотношениями тоже пошла бы вам на пользу...

Вот тетя Зина и потащила меня в Тишинск!

– ...да, вам я боюсь советовать что-нибудь экстремальное, уж слишком вы нежны. Вы, милочка, как мимоза... Ну что вы краснеете, ей-богу – правда! Прошлой осенью я рекомендовал Симакову, моему давнишнему пациенту с манией преследования, экстремальные виды спорта – после того как он пятнадцать раз прыгнул с парашютом, все его фобии исчезли будто по мановению волшебной палочки, даже более того – он решил жениться!

– Слава богу! – воскликнула я тогда, всей душой радуясь за выздоровевшего Симакова. – Доктор... а я? Я смогу когда-нибудь вылечиться?

– Вы, по сути, и не больны... У вас, моя сладкая булочка, лишь затянувшаяся депрессия, скоро все пройдет, непременно пройдет!

Я вздрогнула.

– Да, кстати, не печальтесь по поводу лишнего веса, я вам как мужчина говорю, что ничего лишнего в вас нет...

Не знаю, стоит ли верить прогнозам Ян Яныча и его мужским заверениям, но специалистом он считался хорошим, некоторые пациентки буквально молились на него. Я поступила в клинику неврозов в середине зимы, окончательно измучив тетку и последних оставшихся у меня друзей. Почти все время я плакала и лежала на диване, свернувшись калачиком. До настоящей психиатрической лечебницы мне было далеко, но и пускать дело на самотек тоже было нельзя, и тетка, проведшая со мной последние полгода, решила вплотную заняться моим здоровьем.

...Попасть в эту клинику было непросто, но, видимо, положение мое было настолько неоднозначным, что Ян Яныч принял меня без разговоров. Там было много нервных женщин (и мужчин, но их почему-то меньше), которые приходили в себя после разных жизненных передряг, имелось даже VIP-отделение для «новых русских», которые чрезмерно перетрудились на ниве бизнеса. Смысл лечения, который проповедовал Ян Яныч, был чрезвычайно прост – полностью отгородиться от внешнего мира, оставив за воротами все накопившиеся проблемы.

Да, ворота и стены в клинике в самом деле оказались основательными – высокими и толстыми, за ними не разглядеть картин окружающего мира, даже гудки машин доносились словно издалека. Ни газет, ни телевизора, мобильные телефоны и прочие средства связи отбирались еще на проходной, все говорили шепотом и только на особые, умиротворяющие темы – ни политики тебе, ни экономических кризисов, ни страстных споров по поводу того, какие бабы дуры, а мужики сволочи. Все личные проблемы разбирались с доктором, который был весьма искушенным психотерапевтом и всегда умел подвести измученного и несчастного пациента к тому, что выход есть, непременно есть... даже если его и нет, то все равно ничего страшного... Присовокупите к этому душ Шарко, жемчужные ванны, общие сеансы релаксации... При выписке же доктор, наоборот, рекомендовал какую-нибудь радикальную встряску, но я, как видно, была особым случаем – покой и только покой. А Нинель Соломоновне, например, он посоветовал обзавестись собакой, и последние дня два Нинель допекала меня тем, на какой породе ей остановиться, но потом, к счастью, воспылала любовью к французским бульдогам – с подачи Ян Яныча...

Я выходила из клиники совершенно успокоенная, но успокоенная только внешне – в глубине души я чувствовала, что боль еще живет во мне и нужен только повод, чтобы джинн вырвался наружу. То, что произошло с мамой, со мной, было ужасно, несправедливо, она не имела права умирать так рано и так долго, безнадежно мучиться перед смертью...