Мода на короля Умберто - [13]
Вот перерыв, а Мокей Авдеевич еще колдует у столика, он не успел развязать торт.
— Мика, кому я сказал?! Что за непослушание! Откуда купеческие замашки? — говорит Скуратов, чьи тонкие ноздри уже давно уловили тропический аромат кофе, — конечно же из термоса, огромного, обшарпанного, с остатками эмали. На них уцелело изображение какой-то райской птицы с длинным пышным хвостом.
Маэстро представляет себе блестящие смуглые зерна, которые Мокей Авдеевич дробил в старинной мельничке, похожей на музыкальную табакерку. Ему грезятся пальмы и гладкие плечи креолок. Он мысленно ласкает их взором. Он слышит нежный плеск волн.
— А чая у тебя нет? — неожиданно спрашивает он.
— Как не быть… Поди, не в тайге. Чего другого, а этого-то добра… Но уж не взыщи, индийский-то весь вышел, — сокрушенно отзывается Мокей Авдеевич, и рука его тянется к термосу поменьше, голубовато-серебристому, с тугой желтой розой на млечном боку. — Зато вода родниковая, из Коломен.
На последние слова Маэстро не обращает внимания, находя их само собой разумеющимися, и, потирая руки, говорит тенору что-то незаслуженно приятное, что-то про упругий ритм, и требовательно спрашивает:
— Сладкий?
Старец пропускает вопрос мимо ушей, на глупости он не отвечает.
— Прекрасно! — говорит Маэстро. — Глоток горячего чая как нельзя кстати! Ниночка, — просит он пианистку, — троньте старца за бороду, ну-у-у, умоля-а-а-ю вас!
Ниночка чуть-чуть жеманно отмахивается: вот еще! Знает она цену актерским причудам — сплошной розыгрыш.
Улыбчивая, кокетливая, она смотрит на торт, облитый фруктовым желе, — там увязли засахаренные вишни — сочные, крупные, с младенчески нежной кожицей — и, ожидая приглашения, слегка подпрыгивает на своем аскетически одиноком сиденье.
Через минуту она легко встанет, в своих жокейских брючках, пересечет на высоченных каблуках комнату и аккуратно подсядет к столику. Сережки крохотными маятниками будут покачиваться в ее ушках. А пока она рассеянно наблюдает за тенором, который старательно запечатывает себя в куртку. Неужели уйдет, не притронувшись к торту?
— Бисквит? Не тот уровень, — небрежно говорит тенор, поднимая воротник и подавая огорченному Мокею Авдеевичу на прощание два снисходительных пальца.
Зато уважаемому педагогу он горячо жмет руку всей ладонью. Правда, Маэстро не упускает случая заметить его затылку, погруженному в целованье Ниночкиной руки:
— Уровень вашего достоинства — миланский «Ла Скала», но увы… ведь это же нереально.
Польщенный тенор не находит слов благодарности, он счастлив, над ним появляется нимб, у него вырастают крылья, гордые, перламутрово-белые, трепещущие, они мешают ему выйти; пятясь, он утыкается в одежду, нахлобученную на одноногую рогатую вешалку, и его укрывает упавшее пальто Мокея Авдеевича.
Пока, путаясь, теряя перья и ломая крылья, тенор с отвращением сбрасывает его с себя, Маэстро подталкивает кончиком ноги поверженный нимб и плотнее прикрывает за беглецом дверь.
Достается и старцу.
— Ну-ка, Миклуха, дай иголку немедленно, — строго говорит Скуратов, — пришью тебе вешалку. И не уверяй, пожалуйста, будто это женское занятие.
— Эх, Володя, когда-то я мастак был… Три работы как на заказ выполнял. Любо-дорого… — мечтательно откликается Мокей Авдеевич. — Колол дрова, вдевал нитку в иголку и вынимал занозы. А теперь что ж… И зрение не то, и сноровка другая… Да и ушко игольное, сказать по правде… Не ушко, а дребедень.
— Мокей Авдеевич, а где же нож? — укоризненно спрашивает Ниночка.
— Ох, мадам, простите! Запамятовал, остолоп! — И Мокей Авдеевич кидается к портфелю.
От неловкого движения к ногам Скуратова летят пряники. Маэстро с неудовольствием нагибается, однако проворная Ниночка опережает его.
Мокей Авдеевич меж тем вынимает из портфеля нож — огромный, разбойничий, с блестящим лезвием, настоящий тесак. Таким впору туши разделывать, да не какому-нибудь хлипкому мяснику, а заправскому скотобою.
— Бутафорский? — легкомысленно спрашивает Ниночка.
— У вас, мадам, одно баловство на уме, — стонет Мокей Авдеевич. — Где ж это видано, чтобы бутафорским людей резали?.. Ох, прости меня, грешного… Я, видите ли, третьего дня был в гостях у одной благородной особы на Арбате, за домом Прянишниковых… Раскланялся в первом часу и пошел себе восвояси. Свернул в переулок — и нос к носу… два злодея… отъявленные мерзавцы: «Батюшка, батюшка…» Небось подумали, что я священник и денег у меня полон портфель…
— Мика, сколько раз я тебе говорил: укороти волосы! Вечно тебя принимают то за служителя культа, то за Льва Толстого… В самом деле, не разберешь: профессор или дворник! А знаете, однажды Мику просили позировать в костюме Пугачева. Бараний тулуп, малиновое полукафтанье… Но он отказался в последний момент… Достойнейший человек. Плата балбеса смущает. Неловко, видите ли, ему… за деньги позировать.
— Да у меня ведь пенсия…
— «Как же смел ты, вор, назваться государем?!» — продекламировал Маэстро, глядя надменным властным вельможей. — «Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я вороненок, а ворон-то еще летает».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Без аннотации В истории американской литературы Дороти Паркер останется как мастер лирической поэзии и сатирической новеллы. В этом сборнике представлены наиболее значительные и характерные образцы ее новеллистики.
Умерший совсем в молодом возрасте и оставивший наследие, которое все целиком уместилось лишь в одном небольшом томике, Вольфганг Борхерт завоевал, однако, посмертно широкую известность и своим творчеством оказал значительное влияние на развитие немецкой литературы в послевоенные годы. Ему суждено было стать пионером и основоположником целого направления в западногерманской литературе, духовным учителем того писательского поколения, которое принято называть в ФРГ «поколением вернувшихся».
Действие «Раквереского романа» происходит во времена правления Екатерины II. Жители Раквере ведут борьбу за признание законных прав города, выступая против несправедливости самодержавного бюрократического аппарата. «Уход профессора Мартенса» — это история жизни российского юриста и дипломата, одного из образованнейших людей своей эпохи, выходца из простой эстонской семьи — профессора Мартенса (1845–1909).
Роман канадского писателя, музыканта, режиссера и сценариста Пола Кворрингтона приглашает заглянуть в око урагана. Несколько искателей приключений прибывают на маленький остров в Карибском море, куда движется мощный ураган «Клэр».
Аннотации в книге нет.В романе изображаются бездушная бюрократическая машина, мздоимство, круговая порука, казарменная муштра, господствующие в магистрате некоего западногерманского города. В герое этой книги — Мартине Брунере — нет ничего героического. Скромный чиновник, он мечтает о немногом: в меру своих сил помогать горожанам, которые обращаются в магистрат, по возможности, в доступных ему наискромнейших масштабах, устранять зло и делать хотя бы крошечные добрые дела, а в свободное от службы время жить спокойной и тихой семейной жизнью.
Роман чехословацкой писательницы посвящен жизни и учебе воинов чехословацкой Народной армии. В центре внимания — взаимоотношения между молодым офицером Яном и его женой. Автор показывает всю ответственность и важность профессии кадрового офицера социалистической армии, раскрывает сложные проблемы личных взаимоотношений в семье.Книга предназначена для широкого круга читателей.