Моби Дик, или Белый Кит - [205]

Быть может, в этот момент к непосредственному движению души у Ахава примешивался и кое-какой разумный расчёт, целью которого было поднять дух команды, проявив перед ней в этом хитром деле с перевернувшимися стрелками компасов всё своё тонкое искусство. К тому же старый капитан понимал, что хотя держать курс по перевёрнутым стрелкам компасов на худой конец и можно, для суеверной команды это послужило бы источником всевозможных страхов и дурных предчувствий.

– Люди, – проговорил он, решительно поворачиваясь к матросам, когда старший помощник подал ему всё, что он просил. – Люди, гром перемагнитил компасы у старого Ахава; но Ахав из этого куска стали сумеет сделать новый компас, не хуже всякого другого, и он будет показывать верно.

При этих словах моряки обменялись несмелыми взглядами, выражавшими раболепное удивление, и приготовились ждать, не отводя зачарованных глаз, наступления любых чудес. И только Старбек глядел в сторону.

Одним ударом мушкеля Ахав сбил стальное лезвие остроги, а затем, протянув своему помощнику оставшийся длинный железный прут, приказал держать его прямо, не касаясь нижним концом палубы. Потом, ударив несколько раз мушкелем по верхнему концу прута, он поставил на него стоймя притуплённую иглу и тоже несколько раз – хотя теперь слабее – ударил по ней мушкелем, в то время как всё это сооружение по-прежнему находилось на весу в руках Старбека. Затем, проделав целый ряд каких-то непонятных мелких движений – то ли действительно необходимых при намагничивании стали, то ли просто предназначенных для вящего устрашения команды, неизвестно, – он потребовал нитку и, подойдя к нактоузу, вынул оттуда обе перевёрнутые стрелки, после чего, перевязав парусную иглу аккуратно посередине, подвесил её над одной из картушек. Поначалу игла стала вертеться, дрожа и трепеща с обоих концов, потом замерла, тогда Ахав, напряжённо дожидавшийся такого исхода, торжествуя, отступил от нактоуза и, вытянув вперёд руку, воскликнул:

– Теперь глядите сами, властен ли Ахав над магнитом! Солнце на востоке, и мой компас клянётся мне в этом!

Один за другим подходили они и заглядывали в ящик, ибо ничто, кроме собственных глаз, не могло бы убедить их невежества, и один за другим они крадучись отходили прочь.

В этот миг пламенные очи Ахава горели презрением и торжеством; то был Ахав во всей его гибельной гордыне.

Глава CXXV. Лаг и линь

Давно уже находился в плавании обречённый «Пекод», но до сих пор лаг ещё почти не бывал в употреблении. Доверчиво полагаясь на другие способы определять местоположение судна, некоторые торговые суда, да и китобойцы тоже, особенно на промысле, вовсе не забрасывают лага, хотя в то же самое время, преимущественно для проформы, на карте, как обычно, отмечается курс корабля и предполагаемая средняя скорость его хода. Так было и с «Пекодом». Деревянная вертушка с линём и привязанным к нему угольником лага уже давно висели в праздности за кормой. Дожди и брызги мочили их, солнце и ветер сушили и коробили, все стихии объединились, чтобы сгноить и привести в негодность эти никчёмные предметы.

Но Ахав, охваченный, как всегда, своими мрачными думами, через несколько часов после сцены с магнитом случайно скользнул взглядом по лагу, вспомнил, что квадранта его больше не существует, и снова вернулся к своей безумной клятве о лаге и лине. Корабль бежал, зарываясь носом в волнах, за кормой, сшибаясь, катились пенные валы.

– Эй, на баке! Бросать лаг!

Побежали двое матросов: золотокожий таитянин и седоволосый уроженец острова Мэн.

– Пусть один из вас возьмёт вертушку. Бросать буду я.

Они прошли на самую корму и стали с подветренной стороны, в том месте, где благодаря косому напору ветра палуба почти касалась убегающих белых валов.

Старик матрос с острова Мэн взялся за торчащие рукоятки вертушки, вокруг которой были намотаны витки лаглиня, и поднял её со свисающим угольником лага, дожидаясь, пока подойдёт Ахав.

Когда Ахав уже стоял подле него и, размотав тридцать или сорок витков лаглиня, готовился сложить его большой петлёй, чтобы швырнуть за борт, старый матрос, пристально разглядывавший и его и линь, отважился заговорить:

– Сэр, этот линь, по-моему, ненадёжен. Я бы не стал доверяться ему. Жара и сырость привели его, наверное, за долгое время в полную негодность.

– Ничего, он выдержит, старик. Вот ведь тебя жара и сырость не привели за долгое время в негодность? Ты ещё держишься. Или, вернее, жизнь тебя держит, а не ты её.

– Я держу вертушку, сэр. Но как прикажет капитан. Не при моих сединах спорить, особливо с начальством, которое всё равно ни за что не признает, что ошиблось.

– Это ещё что такое? Послушайте-ка вы этого оборванца профессора из беломраморного Колледжа Королевы Природы; да только, сдаётся мне, он слишком большой подхалим. Откуда ты родом, старик?

– С маленького скалистого острова Мэн, сэр.

– Превосходно! Этим ты утёр нос миру[323].

– Не знаю, сэр, только родом я оттуда.

– С острова Мэн, а? Но, с другой стороны, это неплохо. Вот мужчина с острова Мэн, мужчина, рождённый на некогда независимом острове Мэн, где теперь уже больше не найти настоящего мужчины; на острове, поглоченном теперь, – и чем?.. Выше вертушку! О слепую, мёртвую стену разбиваются в конце концов все вопрошающие лбы. Выше держи! Вот так!