Мобберы - [51]

Рита на миг примёрзла к земле, силясь взять в толк, кого они назвали «метёлкой». Джим шлёпнул её ниже поясницы:

– Бежим!

Найдя себе новый объект (два!) для преследования, раздосадованная кодла заулюлюкала, в беглецов полетели куски дёрна. «У них должно быть оружие! – думала Рита, включая четвёртую скорость. – Если начнут стрелять, мы пропали…»

Бежали во весь опор, не разбирая дороги. А дорога взяла и вывела их к дворцу, от которого отделились разбуженные привратники. Среди них был и усатый сержант, говоривший утром про свадьбу. В настоящий момент он для Риты стал роднее отца.

– Стоять, не двигаться! – сержант выпятил грудь и положил палец на спусковой крючок табельного «макарова».

– Сдаёмся, – сказала вконец выдохшаяся Рита и подняла руки.

– Сдаёмся, – засвидетельствовал Джим, подслеповато глядя на сержанта, как на единственный оплот справедливости во всём Царицыне или даже во всей Москве.

Кодла позади них повернула вспять и удирала во все лопатки.

Сцен 4-й Роза и крест

Все истории с самых ранних времён – это, по существу, одна история о смысле человеческой жизни. Манера и формы повествования могут, разумеется, меняться в зависимости от обстоятельств и исторических особенностей того времени, когда они написаны, однако стимул рассказывать и пересказывать историю остаётся прежним.

Иво Андрич, Речь на церемонии вручения Нобелевской премии

Призрак с визитной карточкой

Вагоны влачились по рельсам, ошпаривая Белградскую улицу ремиксами одних и тех же осточертевших синглов в стиле «какофония для шпал и стыков». А в доме, который стоял ближе всех к железнодорожному полотну, в квартире № 77 на восьмом этаже, сидели трое друзей и коротали без сна уже третью ночь.

На комнатном столике располагалась немудрёная закусь: наструганная разнокалиберными шматками ветчина, хлеб и банка сардин в масле. К еде почти не притрагивались, поэтому все эти яства успели основательно завялиться на воздухе, превращаясь, в зависимости от времени суток, то в завтрак, то в обед, то в ужин.

– Ритка совсем закисла. Надысь звонил ей – разговаривать не хочет, – поделился нерадостными известиями Хрофт.

– Я тоже звонил, – покрывшись лёгким румянцем, потупился Джим.

Он умолчал, что набирал номер Риты восемь раз. Она взяла трубку всего единожды, он услышал резкую отповедь и просьбу никогда впредь не звонить, не заходить и вообще не беспокоить.

– Мы уже и моб для неё организовали: на улице под балконом Винни-Пуха из ромашек выложили. Она даже из окна не выглянула, – поплакался Асмуд.

Джиму, как корифею флэшмоба, следовало отчитать его за очередную профанацию возвышенной идеи, но он только угнездил на носу купленные в «Оптике» новые очки.

Рита вот уже неделю была поглощена глубокой ипохондрией. Она сидела дома, никуда не выходила, ни с кем не общалась и часами гоняла на магнитофоне «Романтик» (подарок отца маме по случаю ситцевой свадьбы) запиленную кассету с заунывными песнями Стинга. Её перестали интересовать и буккросс, и флэшмоб, а о поисках сокровищ она запретила окружающим даже упоминать.

В Москве ей и Джиму пришлось сутки отсидеть в кутузке – пока не примчался майор Семёнов и всё не уладил. Ни Вышату, ни кого-либо из кодлы, естественно, не поймали, и майор был вынужден задействовать связи в высоких кругах, чтобы отмазать сидельцев от обвинения в порче национальных ценностей. После возвращения в Питер он устроил дочке разнос, но она, сражённая наповал вероломством Вышаты, пропустила отцовские нарекания мимо ушей. Вышата растоптал её, смешал с гумусом. Она не могла этого ни понять, ни простить, ни пережить. Мир за окном перестал её интересовать. Если она и выходила на балкон, то для того, чтобы прикинуть, хватит ли высоты, чтоб, прыгнув вниз, разбиться насмерть…

– Попадись мне этот хмырёныш, я бы из него такую отбивную сварганил! – мечтательно произнёс Хрофт.

– Не ты один, – отозвался Асмуд под тарахтение порожняка.

Тщедушный Джим клевал носом и производил впечатление дистрофика.

– Эге, брат, – сказал Хрофт, протестировав на глаз его состояние. – Схомячь-ка вот это. – И вложил ему в руку бутерброд с ветчиной.

– Не хочу! – заупрямился Джим. – Не хочу есть.

Хрофт встал, по-хозяйски прошёл на кухню, и оттуда донеслось шкварчание. Вскорости он принёс дымившуюся сковородку с глазуньей, установил её на стол, подсунув под дно разделочную доску. Поставил рядом целлулоидный тубус с плюмажем из торчавших в стороны мельхиоровых зубьев.

– Берите инструмент и шамайте.

Они взяли из тубуса по вилке и принялись за яичницу. К пиршеству присоединился и Джим.

– Надо с Риткой что-то делать, – продолжил Хрофт прерванный диспут. – Совсем разнюнилась.

– Давайте её на пленэр вывезем! – оживился Асмуд. – Могу организовать турпоход в Прибалтику. Или к чухонцам. В море искупается… У неё загранпаспорт есть?

– Не поедет. Она знать никого не хочет, заперлась в четырёх стенах и куксится. А ты – турпоход…

– Тогда мы тут не помощники. – Асмуд наколол на вилку кусок сардины. – Сама перебесится.

– Засохни! – попёр на него внезапно взорвавшийся Джим. – Никому не позволю её оскорблять!

– Ишь ты! – Хрофт посмотрел на него с прищуром. – А с виду малахольный…