Моабитская тетрадь - [2]

Платок родные руки дали мне.

Подарок милой! Он всегда со мною.

Ведь им закрыл я рану на войне.

Окрасился платочек теплой кровью,

Поведав мне о чем-то о родном.

Как будто наклонилась к изголовью

Моя подруга в поле под огнем.

Перед врагом колен не преклонял я,

Не отступил в сраженьях ни на пядь.

О том, как наше счастье отстоял я,

Платочек этот вправе рассказать.

Июль 1942

ПРОСТИ, РОДИНА!

Прости меня, твоего рядового,

Самую малую часть твою.

Прости за то, что я не умер

Смертью солдата в жарком бою.

Кто посмеет сказать, что я тебя предал?

Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек?

Волхов — свидетель: я не струсил,

Пылинку жизни моей не берег.

В содрогающемся под бомбами,

Обреченном на гибель кольце,

Видя раны и смерть товарищей,

Я не изменился в лице.

Слезинки не выронил, понимая:

Дороги отрезаны. Слышал я:

Беспощадная смерть считала

Секунды моего бытия.

Я не ждал ни спасенья, ни чуда.

К смерти взывал: «Приди! Добей!..»

Просил: «Избавь от жестокого рабства!»

Молил медлительную: «Скорей!..»

Не я ли писал спутнику жизни:

«Не беспокойся, — писал, — жена.

Последняя капля крови капнет —

На клятве моей не будет пятна».

Не я ли стихом присягал и клялся,

Идя на кровавую войну:

«Смерть улыбку мою увидит,

Когда последним дыханьем вздохну».

О том, что твоя любовь, подруга,

Смертный огонь гасила во мне,

Что родину и тебя люблю я,

Кровью моей напишу на земле.

Еще о том, что буду спокоен,

Если за родину смерть приму.

Живой водой эта клятва будет

Сердцу смолкающему моему.

Судьба посмеялась надо мной:

Смерть обошла — прошла стороной.

Последний миг — и выстрела нет!

Мне изменил мой пистолет…

Скорпион себя убивает жалом,

Орел разбивается о скалу.

Разве орлом я не был, чтобы

Умереть, как подобает орлу?

Поверь мне, родина, был орлом я, —

Горела во мне орлиная страсть!

Уж я и крылья сложил, готовый

Камнем в бездну смерти упасть.

Что делать? Отказался от слова,

От последнего слова друг-пистолет.

Враг мне сковал полумертвые руки,

Пыль занесла мой кровавый след…

…Я вижу зарю над колючим забором.

Я жив, и поэзия не умерла:

Пламенем ненависти исходит

Раненое сердце орла.

Вновь заря над колючим забором,

Будто подняли знамя друзья!

Кровавой ненавистью рдеет

Душа полоненная моя!

Только одна у меня надежда:

Будет август. Во мгле ночной

Гнев мой к врагу и любовь к отчизне

Выйдут из плена вместе со мной.

Есть одна у меня надежда —

Сердце стремится к одному:

В ваших рядах идти на битву.

Дайте, товарищи, место ему!

Июль 1942

ВОЛЯ

И в час, когда мне сон глаза смыкает,

И в час, когда зовет меня восход,

Мне кажется, чего-то не хватает,

Чего-то остро мне недостает.

Есть руки, ноги — всё как будто цело,

Есть у меня и тело и душа.

И только нет свободы! Вот в чем дело!

Мне тяжко жить, неволею дыша.

Когда в темнице речь твоя немеет,

Нет жизни в теле — отняли ее,

Какое там значение имеет

Небытие твое иль бытие?

Что мне с того, что не без ног я вроде:

Они — что есть, что нету у меня,

Ведь не ступить мне шагу на свободе,

Раскованными песнями звеня.

Я вырос без родителей, и всё же

Не чувствовал себя я сиротой.

Но то, что для меня стократ дороже,

Я потерял: отчизну, край родной!

В стране врагов я раб тут, я невольник,

Без родины, без воли — сирота.

Но для врагов я всё равно — крамольник,

И жизнь моя в бетоне заперта.

Моя свобода, воля золотая,

Ты птицей улетела навсегда.

Взяла б меня с собою, улетая,

Зачем я сразу не погиб тогда?

Не передать, не высказать всей боли,

Свобода невозвратная моя.

Я разве знал на воле цену воле!

Узнал в неволе цену воли я!

Но коль судьба разрушит эти своды

И здесь найдет меня еще в живых, —

Святой борьбе за волю, за свободу

Я посвящу остаток дней своих.

Июль 1942

ЛЕС

Закат давно сгорел, — а я стою, гляжу.

Душа полна тяжелой думой,

Гляжу поверх оград — туда, где ближний лес

Вздымается стеной угрюмой.

Там старый партизан, наверно, в этот час

В костер подбрасывает ветки,

Лесного «Дедушки» бесстрашные бойцы

Вернулись только что с разведки.

Товарищ Т. не спит — обдумывает он

План дерзостной ночной атаки,

И словно точат сталь — клинка протяжный звон

Мне чудится в тревожном мраке.

О лес, дремучий лес, пусть меж тобой и мной

Ряды колючих заграждений,

Лишь плоть моя в плену, а гордая душа

Полна безудержных стремлений.

К тебе летит душа — по тропкам потайным

Крадется в полумрак сосновый…

Ложусь ли я во тьме, встаю ли на заре —

Всё чудится твой зов суровый.

О лес, дремучий лес, как ты поешь — зовешь.

Деревья на ветру качая,

Напевам мужества, надежды и борьбы

Меня ночами обучая.

О лес, свободный лес, как для меня тяжел

Позор неволи, гнет мертвящий!

Где прячешь ты моих неведомых друзей —

В какой непроходимой чаще?

О лес, могучий лес, к ним отведи меня,

Дай мне оружье боевое!

Умру — но долг святой исполню до конца

В разгаре яростного боя.

Июль 1942

КРАСНАЯ РОМАШКА

Луч поляну осветил

И ромашки разбудил:

Улыбнулись, потянулись,

Меж собой переглянулись.

Ветерок их приласкал,

Лепестки заколыхал,

Их заря умыла чистой

Свежею росой душистой.

Так качаются они,

Наслаждаются они.

Вдруг ромашки встрепенулись,

Все к подружке повернулись.

Эта девочка была

Не как все цветы бела:

Все ромашки, как ромашки,

Носят белые рубашки.

Все — как снег, она одна,

Словно кровь, была красна.

Вся поляна к ней теснилась:

— Почему ты изменилась?

— Где взяла ты этот цвет? —