Многоножка - [7]

Тамара прошла мимо груды. Теперь ей и самой стало печально. Вовсе не от того, что стало со «Стаккато», а от того, что она, загоревшись, наобещала Свете с три короба, хотя и правда ничего не в состоянии сделать с умирающим театральным клубом.

«Чертовски неприятно сначала заставить человека в тебя поверить, а затем потерять веру в самого себя», — пришло в голову Тамаре.

— Ну что, — сказала Света спустя время, видимо, угадав, о чём она думает, — всё ещё хочешь вступить и умирать здесь вместе со всеми? Здесь больше нет того, что было при папе.

Она сделала несколько шагов по залу, продолжая негромко говорить:

— Мне очень больно наблюдать, как последние люди, которые ещё надеются на что-то, каждый раз приходят сюда, бегают глазами, и никогда не находят того, что ищут. Большинство из тех, кто был, махнули рукой, сказали: нет здесь больше ничего, развернулись и ушли. Но хуже них — только те, кто приходит и даже не думает ничего ставить и ничему учиться. Просто маются дурью, как идиоты. И сделать с ними ничего нельзя, потому что тогда «Стаккато» вообще без участников останется… Вот я и решила, что сегодня съезжу сюда в последний раз, а в понедельник отчитаюсь в организацию о закрытии клуба, и помещение опечатают. Всё равно мы не сможем поставить здесь спектакли… Я хотела просто покончить с этим, — вздохнула она, завершив монолог.

Тамара, слушая её, приложила ладонь к лакированной стенке старого шкафа и сказала:

— Гардеробус…

— Что? — не поняла Света.

Тамара повернула к ней голову.

— Не делай этого. Не закрывай клуб. Ещё можно всё исправить.

— Ты не представляешь, как долго мы пытались.

— Но здесь не было меня.

— Ты кем вообще себя считаешь? — устало спросила Света, которой, кажется, уже надоедало спорить. — Что такого ты можешь сделать, чтобы «Стаккато» снова ожил?

— Поставить спектакль, — спокойно сказала Тамара.

— Ты умеешь это делать?

— Нет, не умею.

— Ну и о чём тогда вообще речь?

— Света, послушай меня, — Тамара быстро, насколько могла, подошла к девушке (Стикер гулко стукал об пол, действительно изрекая настоящее суетливое стаккато). — Я уже поняла, что ты сильно отчаялась, что уже ни во что не веришь. Но тогда и терять тебе нечего. Позволь, я попробую что-то сделать. Привести людей. Поставить спектакль. Сделать так, чтобы здесь снова что-то было. Так же, как при твоём папе, не будет никогда, но, может быть, будет по-другому.

— Но ты же ничего не умеешь… — уже не очень уверенно сказала Света.

— Ну так научите меня всему, чему возможно. И всех, кто со мной придёт. И мы поставим спектакль, сыграем на сцене, и тогда «Стаккато»…

— Хватит.

Света тяжко вздохнула.

— Мы открыты с понедельника по пятницу, с десяти до шести. Срок у тебя — неделя. Если за неделю приведёшь сюда как минимум пятерых человек — я тебе поверю.

Тамара кивнула как никогда серьёзно:

— По рукам!

* * *

— Утомлённое со-о-олнце-е, — напевала на всю квартиру Ефросинья Петровна и раскатистый голос её было слышно даже за дверью, — нежно с морем проща-а-а-алось, ты сегодня призна-а-а-а-ала-а-ась… — она открыла дверь, представ перед Тамарой в своём кимоно, — что ты — мужик!

Допев свою любимую шутку из КВН, она сделала Тамаре торопливый и весёлый жест, чтобы она проходила, а сама закрыла за внучкой дверь.

В бабушкиной квартире Тамаре нравилось то, что имена многих вещей здесь заканчивались как-нибудь по-стариковски — Телик Антеннович (телевизор фирмы «Моль», показывающий семь каналов), Вазильевна (очень большая ваза с синей росписью, в которой никогда не стояло цветов — они бы в ней утонули) или Шкафич Створкович (он был из Чехии). Из-за этого многие вещи как будто приобретали в возрасте. В основной — единственной — комнате всегда пахло выстиранным ковром (хотя его вообще никогда никто не думал стирать), старыми половицами и… возрастом.

— Ну как твои дела, Тамарище? — спросила бабушка, с лёгкостью поднимая бутылку и ковыляя с ней на кухню. — Пошли, чаем угощу.

— Ковыляем потихоньку, — привычно ответила Тамара, проходя в кухню и садясь на своё место. Стикер она поставила неподалёку. — Я сейчас ходила в театральный кружок!

Пока бабушка наливала воду и ставила чайник (Чехов), она рассказала ей про Свету и про «Стаккато». Выслушав, бабушка присела напротив неё и подперла щёку морщинистой худой ладонью.

— «Стаккато», «Стаккато», что ж знакомо так звучит-то… Это, часом, не тот, который раньше «Буратино» назывался?

— ?..

— Ну в таком подвальчике театр был в доме на Сухоложской…

— Ага, похоже, что он, — кивнула Тамара удивлённо. — Там что, был ещё один театр?

— Да может и тот же, просто переименовали… — бабушка неопределённо пожала плечами. — В «Буратино» мы с подружкой в молодости ходили.

— Серьёзно?

— А то! Тогда там был целый пионерский отряд. Ну такой, как это говорится… «локальный» что ли, — двумя руками бабушка показала что-то шарообразное. — Местечковый, вот! Мы тогда с Людкой-то Лебедевой так любили туда ходить, ой, ты б знала. Мы там петь и научились. Был там хороший учитель, Ильрат Фахитович, ой… — она прицокнула.

«Ничего себе совпадение», — подумала Тамара.

— А в спектаклях ты играла?

— Да нет, не довелось, — бабушка покачала головой. — Говоришь, закрывают его?