Мне снятся небесные олени - [57]

— А?! Вот вы о чем, — звонко смеялась Аня. — Опять вы шутите, а я не могу сообразить, почему это я должна плохо видеть днем…

И, глянув на старичка, снова смеялась. Куманда был очень доволен, улыбался.

В другой раз, увидев выходящего из избушки Зарубина милиционера, у которого тот квартировал, старичок с деланным серьезным видом — для Ани, — стал рассуждать:

— Хэ, беннай, сапсем беннай Сиркох Микулай! Ругай его буду. Сапсем нос не береги, все вирема замерзай. У люча сапсем нету лица, моного-моного носа. Эвэнки сапсем нету носа, моного-моного лица. Хоросо, никогда не замерзай!

— Слышал бы Чирков! — смеялась Аня.

И Чиркова тоже перекрестили, стали называть Онгокто — Нос!..

…Председатель, порывшись в ворохе одежды, лежавшей на столе, выбрал меховые чулки и подал Ане:

— Примерь эти… Куда торопитесь, пожили бы еще. Пройдут морозы, отмякнет, вот и поезжайте потом.

— Весну, что ли, ждать? — Аня посмотрела на него. — И так уже целый месяц командировка длится, нет, надо ехать.

— Ну, смотрите…

Аня надела один чулок, притопнула ногой — удобно ли ступне? — и продолжила прерванный разговор:

— Ну, скажите мне, кто мерил в тайге и тундре километры? Кто?

— Считают, что до Туры от нас шестьсот километров, с небольшим хвостиком, — сказал председатель.

— Конечно, а хвостик ваш еще с полтысячи, — засмеялась Аня.

— По присказке-то, мужик, с чертом мерили, — встрял в разговор Алексей Зарубин. — Мужик с чертом мерили!.. Веревкой, да порвалась она у них. Что делать, паря, пригорюнились оба. Черт говорит мужику: давай, паря, свяжем веревку-то и дальше пойдем, а мужичок махнул рукой: не-е-е, паря, канителиться еще с ней, давай так скажем!.. Во как было-то!..

— То-то и оно! — вздохнула Аня. — Что верно, то верно вы говорите, хорошие оленчики — мало километров, плохие — и за полмесяца не доберемся!

— Это правильно, — подтвердил кто-то.

Аня натянула олений чулок на другую ногу, приподнялась, снова притопнула, оглядела и, видно оставшись довольной, снова заговорила:

— Второй год езжу, ко всему уже привыкать стала. Колобо[41] ем, от чукина не оторвать, Стельки и те научилась делать по-эвенкийски, а вот к морозам вашим, наверное, никогда не привыкну. Бр-р-р!.. — передернула она плечиками, — Как вспомню, что снова придется спать на снегу, не поверите, всю, до единой косточки, кидает в дрожь. Ужас!.. Ма-а-а-ма! — Аня сделала плачущее лицо, захныкала нарочно и потрясла, как цыганка, плечами. — Хэтэтэй[42]! Так, да?

По конторе прошел одобрительный шумок. Смотри-ка, ее уши начинают слышать настоящую речь! Понимает по-эвенкийски! Ну не молодчина ли эта Солнечная невестка?! Вчера на суде говорила такие умные слова, что иные большие начальники, мужики, не додумаются. Все видит и понимает. Совсем как эвенкийка. Пожалела она бедного Ванчо, разъяснила всем, где и какой промах допустили они с магазином. Молодец! О, Добрый Дух, дай ей счастья!..

Аня, чувствуя, что на нее смотрят, картинно, как в кино, мотнула головой — откинула На спину рассыпавшиеся золотые волосы, завязала их в пучок на затылке. Кто знает, может, как всякая красивая женщина, немножко и рисовалась она, не без этого, но люди — полная контора стариков, женщин, подростков, детей, казалось, ничего этого не замечали, все завороженно смотрели на нее.

— Чулки как раз. Можно ехать! — заключила она.

— Да не торопись ты, — отрываясь от журнала, сказал Чирков. — Знаю я их лешачью натуру: с утра начинаются сборы, а выезжают ночью.

Все посмотрели на Чиркова и промолчали. Зарубин немножко помялся, но тоже ничего не сказал. Милиционеров вообще-то здесь побаивались, а этот лет тридцати мужик, видать, и вовсе шуток не любит, на язык грубоват. По фактории ходят начальником, с гонором мужичок, пистолет вечно на боку висит — как напоказ.

Но тут произошло маленькое событие, отвлекшее внимание и от милиционера, и от всех остальных. Распахнулась дверь, и в клубах морозного пара, ворвавшегося в контору, началась возня, послышался собачий визг. Прямо в избу на своре собак въехала какая-то… парка.

— Тулиски! На улицу! — дружно закричали на собак. Те, опустив виновато морды, поджав хвосты, пробирались в передний угол и прятались под лавку, под стол. Их можно понять. Где люди — там и они, им тоже интересно знать, ради чего нынче такое сборище?

«Парка» поднялась, прошла вперед, закашлялись, и все узнали старичка Куманду Елдогира. Он подхватил слетевшую с головы шапку, огляделся и весело произнес:

— Мне оленчик не надо, я на собаках умею ездить.

Все рассмеялись, а Мария, притворно насупившись, сказала:

— Хэ, память дырявая стала. Забыла взять с собой толстую иголку с крепкой жилой. Кое-кому зашила бы рот.

Снова раздался смех, а старичок, словно это его и не касалось, кинулся выгонять собак. Увидев большого, откормленного председательского Чипкана, уже нашедшего хозяина и присевшего у его ног, Куманда остановился, стряхнул куржак с платка, которым была обмотана шея, и обратился к собаке:

— У-у, бесстыжий! Это ты меня свалил в дверях? Камусиная твоя рожа, оброс весь шерстью, вот и разучился краснеть. Угу, толстомордый! Отъел пузо-то, теперь лень шевелиться. Тоже начальником стал!.. Скоро вместе с хозяином беличий след от песцового отличать разучитесь… Ну, не вороти харю-то, вижу, вижу и твоего хозяина. Он тоже посиживает в тепле, с умным видом газеты читает, а трудодни идут!.. Да не косись ты глазами-то, не косись… Лучше позвал бы хозяина, пока снег неглубокий, погоняли б зверьков, а за столом пусть бухгалтер сидит, он тайгу не знает… Ему и тут хорошо… А ну, пошел вон! Тулиски! — Куманда замахнулся на собаку шапкой. Та виновато двинулась к двери, поглядывая то на хозяина, то на старичка, у входа остановилась. Старик легонько подтолкнул ее, и Чипкан, лбом открыв дверь, выскочил на улицу.