Мне снятся небесные олени - [21]

— Угадал. С верховьев Нижней Тунгуски, да только давненько там не бывал, съездить бы как-то надо…

— Тянет родина-то, — вздохнул Егор, — Еще как тянет… Так слушай, паря. Главного-то я не сказал… Раньше-то сюда попы из Туруханска приезжали, да ничего у них, грешных, не выходило. Не могли, стало быть, окрестить. Так вот, однажды, говорят, списались они с якутским попом с Оленька. Приезжает, значит, тот, а эвенки опять ни в какую: обидятся, мол, наши Духи, вера, мол, наша другая. А попик-то хитрый попался, ученый… Кто согласен креститься, тому он, значит, табачку бесплатно дает, бисеру, побрякушек разных. Повалил народ. На дармовое-то умных много нашлось. Радуется поп, обхитрил всех. Крестил, крестил он, икону давал целовать, кадилом, как дымокуром, махал, радый такой, а народу не убывает никак. Откеля, думает, столько нехристей набралось, их вроде бы мало было? На хари-то не может различить, обличьем они все одинаковы: что мужик, что баба — все с косами. Потом заметил: перекрестил, значит, одного лешака, имя ему доброе дал, тот отошел в сторонку, ссыпал табачок в кисет и снова к нему. «Ты куда, харя немытая?» — поп-то ему. А тот: «Табачку еще надо!..» Хэ! Оказывается, каждого эвенка он по два-три раза крестил, по несколько православных имен надавал. Плюнул, говорят, попик, заругался, не ладно, мол, снова вышло. Покричал, покричал, так ни с чем и уехал. Выходит, эвенки тоже смикитили и его самого объегорили. Вот так с именами-то, Мирон Захарыч. — Тириков усмехнулся, похлопал одного эвенка-по плечу. — Правду, друг, я толмачу?..

— Прабда, прабда, — поддакнул тот. — Дабно биль…

— То-то и оно… А ты, Мирон Захарыч, поинтересуйся-ка еще у них, кто когда родился?.. Спроси, никто не знает… Кочсовет пытался завести на них бумажки, да все у них тут перепутано. Вон дед Бали по бумажкам совсем молодой, женить его надо, а другой, даром что ему в сыновья годится, записан стариком. — Тут глаза Егора хитро блеснули, и он, словно открывая какую-то тайну, перешел на шепот: — Я так думаю, паря, тут ведь тоже мудрецы свои были, видно, кумекали, особливо когда на фронт брать стали. Верно говорю?..

— Бумажку начальники писали, — сказал кто-то.

— Вот оно! Писали! — взвился неожиданно Тириков. — Знаем! Кто не темнил, тот и на фронт ушел… Вон у бабки Эки сыновья один другого умнее были, да все полегли. Тогда сын ее, Кинкэ, в Совете сидел, знал, кто когда родился!.. А то — под колодинами нас нашли!..

Тириков победно оглядел мужиков. Те малость подрастерялись. Но оправдываться перед Егором никому не пришлось, выручил всех Мада. Никто не заметил, как он подошел. А как увидели, враз закричали:

— Ты с Мадой давай потолкуй, он по бумажкам тоже молоденький!

Но Егор помолчал, помолчал, будто обдумывая свое открытие, потом вдруг заговорил о другом.

— Как-то пошел я на озеро пострелять… Это я еще на Ангаре жил. А уток в тот год видимо-невидимо было. Тучи. Выводок на выводке. Ползу, паря, к озеру, стараюсь за кустиками, за кочками укрываться. Взгляну — утки, не замечая меня, плавают, кормятся, я дальше. Подполз на выстрел и стал ждать, когда они в кучу собьются, уж потом, думаю, жахну, чего зря патроны транжирить…

Тут мужики понимающе закивали, им-то известна цена заряда. В старину из туши убитого зверя приходилось доставать пулю, чтобы снова использовать.

— Дождался-таки. Целый выводок селезней, все крупные, на взлете. Сплылись. Ну, я и бухнул! Дым! Ничего не видно. Рассеялось, смотрю — все на месте, только некоторые трепыхаются.

— Так что, сразу всех и убил? — засомневался Мада.

— А ты думаешь, загибаю, да? Жалко, Митьки нет, он не дал бы соврать. Да я за сто пятьдесят метров дробовиком глухаря снимаю! — Лицо у Егора серьезное, прямо в глаза мужикам смотрит. А те хоть и знают: Тириков прихвастнуть мастер, однако слушают. — Да не об этом я хотел рассказать, — продолжает Егор. — Это-то ерунда. По одной дробине на утку — и еще выводок уложить можно. Не об том речь. Так вот, паря, слушайте. Развернул я свои бродни, есть у нас такие резиновые сапоги, длинные, как ваши унты-гурумы, воды ни капли не пропускают. Развернул я их и… в воду! Бреду, пробую легонько дно, не завязнуть бы. И все-таки оступился, по самую задницу ухнул! Полны сапоги набрал. Что делать? Плюнул и побрел дальше. Чуть не по горло зашел. Собрал уток, и назад. Но чую, с каждым шагом идти все тяжельше становится. Еле выкарабкался на берег-то. Отдышался малость да давай бродни стягивать. Один снял — мать честная! — караси посыпались!..

— Как караси? Да неужто? — вскрикнул Мада. Он никак не мог в толк взять, откуда там взялись караси. — Вот это удача!..

— Самые настоящие караси! — с деловым видом подтвердил Егор.

— Хороший охотник! У нас таких нету, — засмеялся Черончин.

Потом дошло и до остальных. Егор тоже заулыбался.

Однако и Мада поддел Тирикова на крючок, в долгу не остался.

— По весне я сохатых и диких оленей не стреляю, — сказал он.

— А в чем дело? — встрепенулся Егор.

— Мясо сухое. Одна кожа да кости, зачем мне такое мясо? Собака залает зверя, я подползаю к нему. Ощупаю, сухой — и не беру.

— Постой, это как же? А… а… Ну, паря, ты даешь! А я понять не могу… Еле дошло, что салазки гнешь…