Мне повезло - [31]

Но еще до «Невесты Бубе» и встречи с Коменчини я снялась в фильме Федерико Феллини «8¹/₂».

Федерико приезжал ко мне домой, забирал меня, и мы прогуливались с ним в парке Виллы Боргезе. Я расспрашивала его о фильме, о моем персонаже, а он все убеждал меня не беспокоиться: «Клаудина, не волнуйся… Давай немножко поболтаем…» И мы болтали, болтали — обо мне, о моей жизни, обо всем… Прогуливаясь по аллеям или сидя в машине.

Потом наступил первый день съемок. Между прочим, работа над этим фильмом совпала со съемками «Леопарда» Висконти.

В то время Лукино был не в ладах с Федерико и ему совсем не нравилось, что я работаю одновременно у них обоих. Мне даже кажется, что сначала Висконти вообще отвергал Феллини и его кино. К счастью, потом он изменил свою точку зрения.

Поскольку так получилось, что в «8¹/₂» я должна была быть блондинкой, а в «Леопарде» брюнеткой, — и ни тот, ни другой не желали меня видеть в парике, — мне приходилось дважды в неделю краситься то в блондинку, то в брюнетку и носиться из Рима на Сицилию и обратно.

Работая с Висконти и Феллини, я получила возможность лично убедиться в том, какими совершенно разными могут быть два гения, руководствующиеся порой прямо противоположными устремлениями и использующие столь несхожие средства и методы.

У Висконти на съемочной площадке царила почти молитвенная атмосфера: никаких шуток, никакого смеха, никаких отлучек — даже во время перерыва, когда нам приносили знаменитые коробки с едой. Вся работа велась в обстановке затворничества: ты должна была забыть обо всем, что имело отношение к внешнему миру, и жить лишь фильмом.

А Федерико Феллини, наоборот, во время съемок нужна была сутолока, он любил шум, разговоры, всяческий беспорядок, «римскую вульгарность»: «Эй, парниша, иди-ка сюда… Тебе чего?..»

Поразительно, как он мог работать в таком бедламе: если вокруг не было всей этой толкучки, этой безалаберности и вульгарности, которые изображены во многих его фильмах, он не мог сосредоточиться. В противоположность Лукино, которому требовалась тишина, Федерико Феллини умел отключаться в обстановке ужасного шума и беспорядка.

У Федерико Феллини не было написанных ролей, готового сценария, зато были листочки бумаги с какими-нибудь репликами, которые тебе всучали в последнюю минуту. На площадке царила атмосфера полнейшей импровизации. Моим партнером в «8¹/₂» был Марчелло Мастроянни. За минуту до начала съемок Феллини становился передо мной вместо Марчелло и что-то говорил, придумывая реплики на ходу. А я отвечала. Вот это и были настоящие диалоги фильма.

Висконти же не позволял изменить даже запятую. Тебе назначались определенные мизансцены, и не дай Бог было попытаться сымпровизировать хоть какой-нибудь пустяк. У Лукино ты не смела лишний раз моргнуть, если это не было предусмотрено сценарием.

А сниматься у Федерико было своего рода happening[6]. Казалось бы, ты импровизируешь, все делаешь совершенно спонтанно и только потом осознаешь, что в действительности он тебя подвел — да так незаметно — именно к тому, что ему было нужно.

У Федерико я снялась только в одном фильме, но он сумел сделать так, что я чувствовала себя пупом земли — самой красивой, самой необыкновенной, самой необходимой.

Мне не хватает Висконти, но и Феллини мне очень, очень не хватает. Не хватает его мягкости, ласковости, его «Клаудина», произнесенного тонким голосом. Этот голос я не хочу и не могу забыть.

Между прочим, Феллини первый захотел оставить в фильме мой собственный голос, с которым в детстве я сосуществовала с большим трудом: даже монахини в школе заставляли меня молчать, когда остальные пели. Они считали, что я мешаю хору, состоявшему из девочек с кристально чистыми голосами. Думается, у меня это было от робости. В самом начале моей работы в кино мне даже пришлось обращаться к специалистам, и объяснилось все просто: в детстве я не развила свои голосовые связки, в результате чего они со временем частично атрофировались. А Феллини мой голос понравился, и он решил его записать в фильме «8¹/₂». Коменчини последовал его примеру: еще и благодаря этому я получила Серебряную ленту за «Невесту Бубе» — ведь это была первая большая роль, озвученная мною.

А потом пошли американцы. Хатауэй и его фильм о цирке. Блейк Эдварде. Брукс — «Профессионалы». Марк Робсон — «Центурионы»…

Мой первый американский режиссер — Блейк Эдвардс. В 1963 году я снялась у него в «Розовой пантере».

Съемки велись в Италии, и впервые я выступала рядом с такими гигантами, как Дэвид Найвен и Питер Селлерс. Это был мой первый американский фильм, и я умирала от страха. К тому же в моей роли, в отличие от ролей американских партнеров, были длиннейшие диалоги, и все на английском. Самой трудной была сцена, в которой я в роли княгини сидела на полу и напивалась вместе с Дэвидом Найвеном: на протяжении всей этой полуэротической, полукомической сцены я должна была играть роль вдрызг пьяной женщины.

Только потом, когда в процессе подготовки к съемкам «Сына розовой пантеры» я вновь посмотрела тот фильм, Эдвардс рассказал мне, как все это выглядело.

Как я уже говорила, мне было очень страшно. Сняли первый дубль, и режиссер мне сказал: «Хорошо, Клаудия, теперь, пока мы будем менять освещение, ты можешь пройти вон в ту комнатку и отдохнуть на диване…»